Диана Чемберлен - Любимые дети, или Моя чужая семья
Он рассмеялся, хотя не думаю, что ему было весело.
– Мы все определенно ошибались. Всякий может наделать глупостей, пока молод. Это и твоя семья тоже. Не забывай.
Он протянул руку.
– Покажи таблетки.
По какой-то причине, может, потому, что я все еще был в шоке из-за сказанного, я протянул пузырек. Он открыл его, высыпал таблетки на ладонь, проверил дату.
– Ты слишком много принимаешь, верно? Еще только десять утра. А ты уже пьешь пиво. Что же получается?
– О, черт, не знаю!
Вопрос действительно разозлил меня.
– Могу я вести хоть какую-то жизнь или мне и это запретят?
– Таким способом ты только сделаешь себе хуже, Кит, – очень серьезно сказал Маркус. – Если у тебя такие боли, может, нужны другие лекарства? И уж точно их нельзя запивать пивом.
– Ты ничего не знаешь о моих болях.
– Ты прав.
Из кухни послышалось звяканье сковородок, и он уставился на дверь.
– Ты же знаешь, что я – завязавший алкоголик?
– Правда? И сколько лет?
– Пятнадцать.
– Совсем не пьешь?
Он покачал головой.
– Но при чем тут я? Я же не алкоголик?
– Мне не нравится, что ты запиваешь таблетки пивом. Алкоголизм подкрадывается незаметно.
– Я в порядке.
Алкоголизм, может, и подкрадывался, и что из того? Таблетки и выпивка, а теперь еще Джен – только это и держало меня на плаву.
– Что еще ты хотел мне сказать?
– Ты отказался переезжать к Лорел. Но я бы хотел, чтобы ты перебрался ко мне, пока не найдется твоя мать.
– Ни за что.
– Я знаю, тебе восемнадцать, Кит, но ты не привык жить один.
Я не желал, чтобы он каждую минуту заглядывал мне через плечо. Запрещал пить. Считал мои таблетки.
– Я всего лишь хочу остаться здесь.
Он как-то странно посмотрел на меня. Склонив голову набок. Прищурив глаза.
– Погоди-ка… тебе не… когда у тебя день рождения?
Дерьмо!
– Собираешься послать мне открытку или что?
– Тебе семнадцать!
– И это имеет какое-то значение?
– А как, по-твоему? Ты не можешь жить один.
– Я в порядке, – процедил я.
Он покачал головой:
– Послушай, мне очень жаль, но я должен поговорить об этом с департаментом социальной защиты.
– Ни за что на свете. Они сунут меня в приют!
– Придется, – сказал он с таким видом, словно попадет в тюрьму, если не донесет на меня. – Ничего не поделать. Но, может, они позволят тебе жить у меня, поскольку мы в родстве.
– Маркус! – взмолился я. – Оставь это! Мне все равно через несколько месяцев будет восемнадцать!
– В таком случае можешь переехать до восемнадцатилетия. Или пока не найдется твоя мать.
Он показал на трейлер.
– Тебе нельзя жить одному. Кит, ты же сам видишь!
Я подумал о Джен, готовившей вкусный омлет. Она обо мне заботится.
– Я ни к кому не перееду. И к тебе тоже. Лучше смоюсь. Туда, где меня никто не отыщет.
Маркус не высказал то, о чем думали мы оба. Мне будет очень сложно раствориться в толпе.
– Прости, Кит.
Он провел рукой по волосам.
– Я дам тебе знать, что они скажут, договорились?
Едва Маркус отъехал, я дунул обратно в трейлер.
– Он только сейчас сообразил, что мне семнадцать, – сказал я Джен. Она стояла посреди комнаты, полностью одетая, с ложкой в руке. – И пообещал донести. Это его священный долг или что-то в этом роде.
– Разве в семнадцать лет ты не имеешь права жить один? – удивилась Джен. – То есть если ты в шестнадцать убьешь кого-то, в Северной Каролине ты будешь считаться взрослым. Так почему же ты не можешь жить один? Это безумие.
– Значит, нельзя.
Я струсил.
Может, она разрешит пожить у нее? Если бы только она сама спросила. Но я должен дать кому-нибудь знать, на случай если мать найдут.
– Тебя заставят ходить в школу, – вздохнула Джен.
– И упекут в приют. Возможно, в интернат для проблемных детей, вместе с кучей психов. Я не поеду.
Она пригасила газ под яйцами и села за маленький столик.
– Думаю, тебя могут заставить.
– Заставить? Хочешь сказать, физически?
Она кивнула.
– Копы наверняка могут вынудить тебя, если не поедешь добровольно.
Я плюхнулся на другой стул.
– Что мне делать?
Я чувствовал свое поражение. В интернате я умру. С моим лицом я стану объектом издевательств. И побоев.
Как глупо. Мне вполне нормально в трейлере.
– Не знаю, бэби, – покачала она головой, гладя мою изжеванную левую руку. – Знаю одно: кто-то перевернул твою жизнь.
39. Мэгги– Я не верю, что в мире остались хорошие люди, – сказала я доктору Джейксу. Я сидела на краю кожаного кресла, и мой голос был громче обычного. Слишком громким.
– Почему ты так считаешь?
– Думаю, люди только притворяются хорошими. Может, начинают сами в это верить. Но на самом деле люди не злы… просто думают только о себе. Плевать им, по чьим трупам они ступают. И по чьим душам. Им нельзя доверять. По правде говоря, нельзя доверять никому.
Он нахмурился.
– Откуда это у тебя, Мэгги?
– Отовсюду!
Я только сейчас рассказала ему, какая мерзость творилась в моей семье. И он еще спрашивает, откуда взялось мое недоверие?
– Нельзя ли более определенно? – спросил он.
– Взять, например, Бена. Он был таким милым, таким чудесным. Я бы доверила ему все на свете.
– Ты доверила ему свое сердце.
Я закатила глаза:
– Звучит так мелодраматично!
– Но зато правда, верно?
– Правда, – согласилась я. – Я доверяла Бену. Но он видел во мне только выгоду. Все, что он говорил, оказалось ложью. А мой отец, который…
Я вцепилась в подлокотники.
– Боже. Я считала его самым лучшим. А он изменял моей матери с Сарой. Сара… прекрасная женщина, заботливая, добрая, обманывала мою мать, свою подругу, не говоря уже про собственного мужа. И это приводит нас к дяде, трахавшему жену брата. И все эти люди… если бы вы увидели их, то подумали бы, что лучше на свете нет.
Я повернула руки ладонями вверх:
– Понимаете, о чем я? Хороших людей нет. На самом деле нет. Мой младший брат – хороший парень, потому что не подозревает, что в мире есть зло, и даже он, возможно, что-то скрывает. Какие-то темные стороны. Хороших людей не осталось.
Доктор Джейкс вскинул брови:
– Это предполагает, что ты считаешь, будто раньше хорошие люди существовали.
– Это фигурально выражаясь.
– Значит, все упомянутые тобой люди плохи?
– Да!
– Твой отец был плохим?
Я не могла сказать это. И просто кивнула.
– А как насчет тебя?
– Я хуже всех.
Он вздохнул и отложил ручку. Я не знала, почему у него на коленях всегда блокнот и ручка. Он почти ничего не записывал.
– Ты пытаешься выкрасить все либо в белый, либо в черный цвета. Либо добро, либо зло. Но так никогда не бывает.
