Алые небеса Сеула - Райдер Катерина

Включаю подогрев сидений и выруливаю на автостраду.

До Машиного отеля едем в угрюмом молчании. Мысли заняты: раздумываю, с какой стороны надо изучить нашу общую проблему. Среди прочих переменных фигурирует Минхо. Не верю, что его заинтересованность Машей случайна… Нужно как следует обмозговать. Что мы имеем? Сперва выхухоль пытается отослать меня в Штаты, потом рыщет в поисках информации, приглашает Соколову на свидание (или что там у них было?), постоянно крутится неподалеку.

Вывод: я для него – очередной конкурент или паковский выскочка о чем-то догадывается? Если да, Марию необходимо срочно убрать с шахматной доски – чересчур много фигур поляжет, когда все завертится. Однако получится ли убедить Соколову отказаться от должности?..

Увлеченный мыслительным процессом, не замечаю, как пролетает время. А может, гнал очень быстро?..

Паркуюсь. Краем глаза оцениваю ситуацию – Маша по-прежнему напряжена. Дурной знак. Когда русская нервничает, обычно творит ерунду, принимает неверные решения, вляпывается в неприятности.

– Соджин, послушай… – говорит она, но я не собираюсь выяснять отношения в машине, откуда русская может в любой момент выпорхнуть, потому самым бестактным образом выскакиваю на улицу, схватив зонт.

Дождь остервенело хлещет по плечам.

Прячусь от него под «радугой», спокойно огибаю авто, открываю дверь.

– Идем.

Маша смотрит на меня потерявшимся котенком, не решаясь спустить ноги на мокрый асфальт.

Протягиваю руку, киваю. Девушка отмирает не сразу, но в итоге принимает помощь и покидает салон. Теперь надо добраться до номера без ремарок – все обсудим в более-менее уютной обстановке.

Уже привычный путь через ресепшен до лифтов проходит гладко. Я на мгновение теряю бдительность, предположив, что Соколова успокоилась, приняла ситуацию, выступать с протестами не станет. Но мне отлично известно, что за затишьем обычно следует буря. Мария – не исключение. Она порывиста, чрезвычайно впечатлительна, эмоциональна. Ни проливному дождю, ни мокрой одежде, ни продолжительной поездке на машине в полной тишине не потушить беснующееся внутри нее пламя. Если русской что-то взбрело в голову, усмирить ее может только…

– Соджин, пожалуйста, выслушай меня. Это все не то… – будто в подтверждение моих рассуждений, возвращается к ненавистной теме Соколова, едва кабина лифта трогается.

И я могу позволить ей высказаться. Ясно ведь – девчонку тяготит недосказанность. Но, если честно, мне плевать: на случившееся ранее, на чертов ужин, поганца Минхо, на все! Маша сейчас здесь, рядом! Хотела бы остаться с генеральным, сидела бы до сих пор в ресторане.

К чему сомнения, если истинные чувства девушки – на поверхности?! Я ведь вижу, как Маша на меня смотрит, чувствую – ее ломает от собственных убеждений, в которые она столь яростно верит, но отчаянно жаждет нарушить. Почему?

Да потому что я в ее жизни – исключение из правил. Впрочем, как и она в моей. Вдобавок раз уж Маша сильно переживает из-за перспективы служебного романа, я с готовностью облегчу ее бремя, поскольку в действительности Ким Соджин никакой не начальник! Он парень с улицы, хотелось бы сказать, простой, но с последним утверждением мы разберемся позже. И с этой мыслью, пока Соколова что-то мямлит, подбирает слова, я срываюсь с места.

Решительно, но бережно беру в свои ладони раскрасневшееся женское личико и припадаю к желанным губам бескомпромиссным поцелуем.

На миг меня прошибает холодный пот – Маша не двигается, губы безответны… Но она и не отпихивает меня. Хороший знак?..

Вторая попытка. Прижимаюсь сильнее, обнимаю девушку за талию, вминая в стену. Чувствую еле заметные изменения – Мария тягостно выдыхает, запрокидывает голову, однако не отвечает на поцелуй.

Жмурюсь, пытаясь подавить паническую дрожь, – не готов проиграть! Пожалуйста, Маша, не отталкивай меня. Ты же не хочешь! И вдруг ощущаю легчайшее прикосновение замерших пальцев к щеке. Мои веки невольно распахиваются, глаза же Соколовой, наоборот, закрываются.

А в следующую секунду ее уста принимают мои.

Будто сотня фейерверков враз взрывается над рекой Ханган, вырывая из тьмы отдаленные уголки Сеула, – так становится светло и ясно. И больше никаких сомнений. Все терзания мгновенно исчезают, рассыпаются на цветные искры и гаснут алыми всполохами в небесах, не успевая добраться до глубин наших чувств, в которых и я, и Маша тонем сейчас, крепко сжимая друг друга в объятиях.

Лифт останавливается на нужном этаже. Но мы не способны последовать его примеру. Чувства кипят. Потребность быть ближе, стать неотделимым друг от друга, превалирует над всем прочим. Металлические двери расходятся. Замирают. Снова закрываются. И так несколько раз подряд, пока из динамика под потолком не раздается голос и неловкий смешок.

Нас на ломаном английском просят покинуть кабину.

Маша тихонько хихикает. Закрывает лицо ладонями. Ей неловко, но она счастлива. Успеваю уловить ее лучащийся восторгом взгляд, который еще час назад метал гневные молнии, и меня переполняет радость.

– Идем. Хватит с них реалити-шоу. – Улыбаюсь и беру девушку за руку.

Точно подростки, съехавшие с катушек от чистой, не запятнанной выгодами влюбленности, мы бежим к номеру, периодически притормаживая, чтобы обменяться краткими поцелуями.

А в номере, за закрытой дверью, где нас уже никто не потревожит, я с готовностью отдаю Маше всего себя, без масок, притворства, ничего не требуя взамен.

Никого в жизни я столь сильно не любил… Нет! Я никогда не любил до этих пор.

Около четырех утра, замерев у окна, глядя на бледный диск луны, освещающий башню Намсан, дразнящую ночное светило искусственной подсветкой, внезапно понимаю – не хочу тайн. Оборачиваюсь. Маши в спальне нет, она в душе, однако в воздухе еще витает аромат ее духов, он же ощущается на языке сладкой горечью, ведь сегодня не было никаких запретов…

Взгляд падает на смятые простыни, разбросанные по полу подушки, одежду. Губы трогает довольная, отчасти горделивая, улыбка. Не сказать, что я педант, но хаос в кровати не люблю, а сейчас получаю истинное удовольствие, созерцая устроенный нами беспорядок. Неожиданно грудная клетка сжимается под тяжестью томной усталости и осознанного счастья – у меня появилось, ради чего жить, помимо гнетущей ненависти.

Вновь обращаю взгляд к небу, которое неспешно заливается пурпурными красками: рассвет пока еще слишком похож на закат. По спине пробегает неприятная дрожь, но негромкий женский голос, нарушающий тишину раннего утра, за долю секунды успокаивает вспыхнувшую в горле злость.

– На что смотришь? – спрашивает Маша, почти бесшумно ступая босыми ногами по полу.

Вижу ее в отражении окна – маленькая, хрупкая, невероятно красивая, одетая в длинную белую футболку, будто изнутри светится, совсем как луна…

И, преисполненный самыми теплыми чувствами, я, абсолютно не задумываясь и не анализируя, говорю искренне, выпуская в мир то, что таится в сердце:

– Луна сегодня красивая, правда? [48]

Маша молча кивает, подходит почти вплотную. Ласковые руки скользят вдоль моего тела и бережно обнимают, устраиваясь на груди раскрытыми ладонями. Дышит в лопатку, жмется, как котенок. Не могу сдержать блаженную улыбку, прикрываю глаза. Вряд ли девушка догадалась, но я только что признался ей в любви.

– Ничего не хочешь сказать? – Разворачиваюсь к Соколовой, натягивая на лицо серьезную мину. Смотрю прямо в глаза, прицельно, не моргая, ввожу русскую в замешательство.

– Тебя что-то беспокоит?.. – спрашивает Маша почти шепотом, будто двоечник на зачете.

Девичьи приоткрытые губы страшно отвлекают. Я не жду ответного признания, мне и так хорошо. Да и теперь, когда я нахожусь настолько близко к любимой женщине, я вообще теряю способность думать о чем-то, кроме нее, – хочу вернуться в постель и повторить эту ночь шаг за шагом, поцелуй за поцелуем с самого начала…

– Соджин, в чем дело? – обрывает мои неприличные фантазии Соколова, отстраняясь. В голосе слышится тревога.