Франческа Клементис - Любовь нельзя купить
— Говорил тебе, что у них есть тамбурины! — прошипел Макс.
Тесс с удовольствием смотрела на оживленных детей. Особенно радовало ее то, что весело Ларе. Она подтолкнула Макса локтем, чтобы и тот посмотрел на свою дочь, и увидела, как его лицо смягчилось.
И тут появился Джон. К облегчению Тесс, священник не был облачен в костюм клоуна, как предсказывал Макс. Он был похож на нормального человека. Его светло-каштановые волосы были аккуратно уложены, но не прилизаны, что тотчас наполнило Макса завистью, а лицо у него было ребяческим и улыбчивым. Ему было лет тридцать пять, а неизбежные стрессы, оставившие следы вокруг глаз Макса и его ровесников, казалось, не тронули Джона, чему Макс также позавидовал. Его успокоило то, что Бесподобный священник по крайней мере имел приличествующий сану вид.
Тесс с Максом только хотели сесть, как снова заиграла музыка. Они вскочили, не зная, что их ожидает. На этот раз всем пришлось не только подпевать, но и выполнять какие-то упражнения. Макс с удивлением смотрел, как взрослые мужчины и женщины трясут руками, то поднимая их, то опуская, вертятся на месте и издают радостные возгласы. К его ужасу, то же самое стала проделывать и Тесс, явно получая от этого удовольствие. Руководил этими действиями Бесподобный священник.
— Тамбурины ведь используют в культовых обрядах, — прошептал Макс жене.
Тесс захихикала при этих словах, решив, что он пошутил. Это еще больше вывело его из себя.
Макс решил было уйти, но пришедшие после него загородили путь к выходу. Они стояли плотными рядами и восторженно пели.
Наконец, к огромному облегчению Макса, прихожане сели. Все стихло, хотя обстановка по-прежнему царила чересчур неформальная. Вслед за тем детей повели в воскресную школу, Лара, проходя мимо родителей, радостно помахала им. Она шла рядом с другими девочками, взяв их под ручки.
Как только дети ушли, Джон стал больше походить на традиционного священника. Он прочитал проповедь, которую Макс и Тесс нашли интересной, хотя и несколько наставительной и даже местами смешной.
Прослушав несколько отрывков из литургии, показавшихся им бессмысленными, хотя и настраивающими на возвышенные думы из-за архаичного языка, оба спели гимн, который знали.
— Ну вот, наконец-то, — прошептал Макс, охотно присоединяясь к песнопению во славу Господа.
Время пролетело довольно быстро, и их вместе с толпой скоро вынесло в ризницу, где, как и предсказывала Лара, были выставлены пирожные с чаем и кофе.
— Может, сразу пойдем? — тихо спросил Макс, надеясь, что Тесс его не услышит.
— Нужно, чтобы нас увидели, — прошептала она в ответ. — Иначе не было смысла приходить. Кажется, я заметила мисс Блоуэрс. Пойду поздороваюсь с ней, а ты поговори со священником. Как только наше присутствие обозначится, мы сможем уйти.
Она оставила Макса в одиночестве с чашкой чая, пирожным и без какого-либо намерения разговаривать со священником — Бесподобным или любым другим.
— Как тебе удалось улизнуть, ведь сегодня воскресенье? — спросила Элисон.
— У меня не много времени, — нервно ответил Тим. — Я сказал Милли, что мне нужно заскочить в офис и взять компьютерные диски, с которыми я должен поработать в выходные. На это у меня есть только пара часов. Я сказал, что это займет столько времени, потому что общественный транспорт по воскресеньям ходит плохо.
— Времени достаточно, — сказала Элисон, как бы нечаянно беря его под руку и ведя через Баттерси-парк. — Я подвезу тебя поближе к дому. Тем самым мы еще немного выиграем.
Тим был рад, что Элисон опирается о его руку, но все еще чувствовал себя нехорошо оттого, что солгал не только Милли, но и детям.
— Но, папа, ты же говорил, что поиграешь с нами в «Монополию»! — заплакала Карли.
— А мне сказал, что починишь велосипед, — обвинил его Натан.
— И мы собирались сделать робота, — сквозь слезы проговорила Люси.
— А мне обещал помочь с докладом о Христофоре Колумбе! — прибавила Элли.
Милли ничего не сказала. Если уж его не тронули слезы детей, если уж он так легко их подводит, то его наверняка оставят равнодушным и ее обещания обидеться на него.
Воскресенье — день семейный. Так было всегда, это было правилом. Иногда они проводили его вместе с близкими друзьями, но это все равно что расширить понятие «семейный». Тим никогда, никогда не ходил на работу в воскресенье. Да и никто из его коллег тоже, насколько было известно Милли. Ей было ясно, что он лжет, но она боялась узнать правду.
Она понимала, что он обескуражен известием о двойне, — она и сама была этому не очень-то рада — и надеялась, что ему просто нужно какое-то время побыть одному. Пройдет несколько месяцев, и они больше не будут принадлежать себе. Другого варианта она не рассматривала.
Но когда Милли думала об этом, перед глазами у нее возникал образ Тима и другой женщины. Та, другая, была красивой и серьезной, с совершенно плоским животом. Тим — спокойным и расслабленным. Детей на этой картине не было, именно поэтому, как подозревала Милли, она и возникала. Милли никогда не видела фотографий Элисон, и Тим никогда не описывал ее, так что она могла воображать самое худшее.
Вывод было сделать нетрудно: Тим несчастлив. Пару недель назад он обедал с женщиной, которую когда-то любил, теперь начинает уходить из дома и находит для этого причины, которые никак не назовешь убедительными.
Милли было тошно весь день: утром от токсикоза, остальное время от страха. Она по-прежнему боялась заговорить с ним. Поэтому она прикусила язык, не расспрашивала и не пилила его и продолжила свою плохо спланированную кампанию по разжиганию в нем ревности из-за воображаемого любовника.
Когда он собирался уходить и делал это, как заметила Милли, слишком уж тщательно, она как бы между прочим зашла в спальню, чтобы взять какие-то выглаженные вещи.
— Да, пока не забыла, завтра вечером я опять уйду.
Тим с удивлением посмотрел на нее и заметил:
— Это второй раз за неделю.
— Неужели?
— И опять с… э-э-э… Дэниэлом?
— Да.
Милли вышла из комнаты. Ее односложные ответы сводили Тима с ума. Подобная стратегия произвела бы впечатление даже на такую опытную и ловкую интриганку, как Элисон. Однако Милли все упрощала, потому что была не в самой лучшей форме для игры, во всяком случае не теперь, когда в ней бились три сердца.
Тим не стал давать волю воображению, но задумался, отчего Милли смотрела на него в это утро с незнакомым выражением лица. Он решил, что это подозрение. А может, что-то другое. Он не знал, чем она живет сейчас. У него не было ни времени, ни желания разбираться в этом, но он знал, что она действительно страдает физически. Он тоже чувствовал себя плохо, возненавидев себя за то, что предает семью. И за то, что ее предает.
