Тина Сескис - Шаг за край
Бен частенько задумывался над своей совместной с Эмили жизнью, когда Чарли спал, а он сидел в одиночестве на диване (том самом, на котором при покупке обнимались с женой в товарном зале: Эмили скинула туфли, свернулась, словно кошечка, клубочком, убеждаясь, что диван вполне удобен, чтобы его купить, — слишком уж он дорого стоит, чтобы ошибиться, сказала она тогда). В последнее время Бен, подключивший к телевизору свой компьютер, просматривал на нем бесконечные фото из их громадной коллекции и зачарованно замирал то от одного, то от другого снимка: вот сделанное с расстояния вытянутой руки фото их обдуваемых ветром лиц на каком–то безымянном зимнем пляже в Девоне; вот Эмили на фоне Дворца дожей на площади Святого Марка во вторую годовщину свадьбы; Бен держит Чарли у реки около Бакстона, опасаясь, как бы тот не прыгнул в воду; вот Эмили, еще более потрясающая, чем ей представлялось, в день их свадьбы, позади нее ласковой синевой сияет море; Эмили баюкает их младенца–сына в садике Фрэнсис, засаженном розами; они вдвоем в Сорренто во время медового месяца, держатся за руки на фоне приземистых розово–оранжевых строений, толпой спускавшихся к воде; вот Чарли и его лучшая подруга Даниель обнимаются на этой самой кушетке; Эмили смеется, поливая цветы, Чарли держится рядом, весь мокрый; вот безмятежное лицо Эмили на фоне Кносского дворца с красными колоннами на Крите, ни она, ни он еще не знают, что она беременна; все они, сбившись в кучу, на кровати утром на Рождество. Картинки мучительно проплывают по экрану, Бен едва успевает рассмотреть их, понять, когда фото сделано, а они уже уплывают, на смену им появляются другие. Бен готов часами смотреть, раз за разом думая: «Ну, еще всего одно, и ухожу», — пока его до костей не пробирал холод сгустившейся темноты, только он не мог оторваться даже для того, чтобы включить обогрев или свет, ведь она словно бы говорила с ним издали, спрашивая: «А это когда было, помнишь? А это где?» — и оказывалось, что его это, как ни странно, успокаивало.
Бывало и по–другому, когда появлялось изображение, казавшееся таким живым, таким дразнящим, что он по–прежнему отказывался верить, что она покинула его, а больше всего отказывался поверить, что он не знает ни что с ней, ни где она. И он покорялся своей тоске и одиночеству: валился порой на пол, рыдал, бил в пол кулаками, беспомощный в своем горе, словно дитя малое.
Бен держался лучше, чем кто угодно мог предположить, когда первоначальная боль улеглась, когда опали листья и, вздыхая, уходил год… вот только непереносима была мысль о Рождестве, а потому его родители настояли и устроили поездку в горы Шотландии, в памятную им крохотную гостиницу. Погода стояла не ко времени великолепная, так что время удалось провести даже не без радости. Из Манчестера они отправились рано поутру, а через полтора часа уже ехали вдоль берега Лох — Ломонд, а когда остановились дать Чарли побегать, воздух был так прозрачен и свеж, что Бену представилось, будто он вновь задышал полной грудью, впускает воздух в легкие с охотой, а не из–за того, что Чарли к тому обязывает.
Родители устроили все здраво: в гостинице было тепло и шикарно (на старомодный, потертый лад), Бена не жгла и не отвлекала никакая память о прошлом, хозяева обожали Чарли, пес был очень мил, и они без конца готовы были возиться с ним, постоянно совали ему печенье и — на этот раз — никто не возражал.
Чарли, похоже, там почти совсем забыл Эмили: ему безумно нравилось носиться на воле по берегу озера, гоняя уток, — и его озорство, его ничем не омраченная радость от красоты жизни придавали всем им сил. Смена обстановки сделала сносным и самый день Рождества. Бен чувствовал себя почти спокойно, вот только никак не мог отделаться от привычки постоянно оглядываться: а вдруг она там, а вдруг она неожиданно явится из тумана, склонится на своих длинных прелестных ногах с распростертыми руками в ожидании, когда Чарли подбежит к ней, бросится ей на руки, доказывая, что по–прежнему любит ее, пусть она и ушла от него.
48
Спальня Робби выкрашена в серый, под шифер, цвет, пол и мебель в ней белесые, а постель ослепительно–белая. Все это стильно и бесполо, но голо, как и кухня. Интересно, думаю, он сам такое устроил или дизайнер по интерьерам постарался, или, того хуже, подружка какая, однако спрашивать желания нет, сейчас, если честно, это не ко времени. Он дает мне футболку какой–то модной фирмы, когда я надеваю ее, зайдя в ванную, телу приятно. Футболка эта мне коротка, ноги мои еще никогда не выглядели такими длинными, и я безотчетно тяну ее вниз, идя обратно в комнату. Робби смотрит на меня, но ничего не говорит, а когда я ложусь в постель, заключает меня в объятия, держит меня нежно, по–дружески, а телу моему словно только того и надо, чтобы слиться с его телом, — боль в голове начинает стихать.
— До чего же приятно, — выговаривает он тихо, — что ты воспринимаешь меня в точности таким, какой я есть.
— Конечно, — бормочу я и лежу, довольная, рядом с ним, в первый раз за весь год чувствуя себя совершенно умиротворенной и защищенной… любимой даже.
Состояние необычайное, и, понимаю, ему недолго длиться, но мы ведь как–то нашли друг друга, и я уверена: какова бы ни была причина, именно это нам и необходимо прямо сейчас. Мне до того тепло и уютно, что я уношусь в сон, и сны мои на этот раз спокойные, неомраченные, а когда я снова открываю глаза (много позже), Робби сидит рядом со мной на постели, уже одетый и приготовивший мне чашку идеально заваренного чая.
— Хочешь позавтракать? — спрашивает. — Я уже сбегал, купил яйца, бекон, колбасу, булочки и все прочее.
— Почему ты так любезен со мной? — спрашиваю.
— Почему бы и нет? — пожимает он плечами. — Я все равно на той вечеринке скучал, честно говоря, обстановка эта не по мне, а потом я не захотел сажать тебя одну в сомнительное такси, тебе явно было нехорошо, а когда ты отключилась у меня на диване, то вряд ли я сумел бы тебя выкинуть, верно? — Он улыбнулся. — А потом я подумал, что ты, может, лучше себя почувствуешь, если ляжешь в постель, а теперь мне есть хочется, так что я собираюсь приготовить завтрак. Какие же это любезности?
Какие ж любезности в этом? И почему он так похож на моего мужа? Слова не идут в голову, а потому держусь того, что безопаснее.
— Не возражаешь, если я сначала душ приму?
— Разумеется. Хочешь подобрать что–нибудь из одежды?
Робби идет в другой конец комнаты, открывает дверь в отдельную комнату для переодевания: вся его одежда развешена аккуратно, цвет к цвету. Он стягивает какие–то джинсы и пару рубашек, чтоб я выбрала, и вручает огромное банное полотенце, пушистее которого я не видывала.
