Отмель - Крейг Холли

Я хочу выбежать, остановить Чарльза, но не могу пошевелиться, словно вросла в пол. Глаза цепляются за мельчайшие детали – образы, которые, к несчастью, никогда не сотрутся из памяти. Пальцы, сжимающие горло Джека. Пятна пота на рубашке Чарльза. Хищный оскал его пожелтевших зубов. Пальцы давят все сильнее и сильнее. Щеки Джека наливаются краской. Еще один удар головой о стену – и ему конец. Джек исчезнет. Навсегда. Он в агонии. Наверное, к мозгу слишком резко прилила кровь. Я начинаю задыхаться.

Заметно, что Чарльзу приходится совершить над собой огромное усилие, чтобы отпустить соперника. Он явно упивается своей жестокостью. Застыл, сжимая горло Джека и стиснув зубы, будто не в силах отпустить его обмякшее тело. Когда хватка наконец ослабевает, Джек бессильно сползает на землю: голова запрокинута, глаза закрыты. Но это еще не конец, и я невольно отшатываюсь от окна. К Джеку подходят Уоллес и рыжий и принимаются избивать его ногами. До меня доносятся их тяжелые хрипы и вздохи. Чарльз заявляет Джеку, что нет предательства страшнее измены.

Больше я ничего не слышу: песенка из фильма, который смотрит Куп, заглушает удары, хрюканья, смешки и прочие звуки. Я падаю на пол и беззвучно плачу, закрыв лицо руками.

Сейчас

15:13

Кики просыпается разбитая и вся на эмоциях. Ее плач слышен даже на кухне, где я сижу, прислонившись спиной к стене, и прикладываю лед к щеке. Сопли текут из носа на губы. Не хочу вставать, даже ради Кики. Как и она, сейчас я – ребенок, которого нужно успокоить. Джека утащили неизвестно куда, а я боюсь даже ступить за порог этого дурацкого дома. Глядя на заляпанный кровью песок, я понимаю, что оставаться здесь опасно, и сейчас океан уже не кажется мне таким страшным.

Рыдания наверху продолжаются, а Купер по-прежнему сидит перед телевизором и поглощает сласти. Надеюсь, ему этого хватит, чтобы пережить сегодняшнюю ночь. Потому что все случится сегодня, хотят того дети или нет. Сегодня мы сбежим.

Щека и лицо горят, но эта боль – ничто в сравнении с тем, что происходит у меня в животе, который то и дело сводит спазмами. Но на роды пока не очень похоже. Когда я носила Купера, у меня случились ложные схватки. Возможно, это они и есть. Надеюсь, ничего серьезного, просто ребенок и мой организм готовятся к родам. Если сесть и дать телу немного отдохнуть, живот снова станет мягким и округлым, приобретя привычную форму шара. Наверное, всему виной напряжение, которое я испытала, когда бежала от Марьям, и жуткая сцена избиения любимого.

– Мам! – зовет Кики.

Я наконец встаю и утираю нос рукой. Потом спешу наверх, перешагивая через каждую вторую ступеньку. Кики сидит, свернувшись под одеялом, глаза мокрые, волосы забраны в пучок на макушке. Я распускаю их и целую дочь в лоб.

– Тебе приснился кошмар? – спрашиваю я. Глупый вопрос, конечно. То, что с нами сейчас происходит, страшнее любого дурного сна.

– Я боюсь, мамочка. А вдруг приплывет акула? Или мы утонем?

– Нет здесь никаких акул, – лгу я. – Они водятся в более прохладных водах. Им тут слишком жарко. И как можно утонуть, когда у нас есть матрас и аквапалка?

Дочь хлюпает носом, прислоняясь головой к моей.

– Мне страшно. Ненавижу далеко заплывать. Это мой самый жуткий кошмар.

– Понимаю. Но мы справимся, и тогда ты почувствуешь себя очень-очень храброй.

– Неужели нет другого выхода? Может, поговорим с папой? Утром он был такой радостный. Думаю, он нас любит.

– Дело не в этом.

– Он послушает меня. И наш план ему не понравится, мамочка.

– Слишком поздно отступать, Кики. Да, он вас любит, но…

– Тогда я не понимаю.

Придется копать глубже. Раскрыть часть правды, чтобы дочь мне поверила. Я показываю на красный след от пощечины. Кики его еще не заметила – слишком занята тем, что теребит кончики волос, сухие и ломкие от хлорки, солнца и соли.

– Видишь? – говорю я.

– Что случилось?

– Люди, которые здесь живут, очень опасны. Это их рук дело. Джека тоже сильно избили. Мы должны сбежать с острова, Кики. Оставаться здесь опасно. Все зашло слишком далеко.

Кики смотрит на след от пощечины. Ее маленький подбородок снова начинает трястись. Я обхватываю лицо дочери обеими руками, не давая разреветься.

– Наберись смелости. Ради всех нас. Видишь тот остров? – Я машу в сторону окна, из которого открывается вид на океан и наш пункт назначения, сияющий в лучах солнца. – До него совсем недалеко.

Дочь кивает, и я прижимаю ее к себе, чтобы уберечь от страшной сцены, происходящей в эту минуту за окном: Уоллес и рыжий несут Джека, держа за руки и за ноги. Выпустив Кики из объятий, я подхожу к окну и осторожно поглядываю на мужчин сквозь жалюзи. Дойдя до пирса, они останавливаются рядом с лодочным навесом и грубо, словно мешок картошки, швыряют тело Джека на деревянный настил. Голова со стуком приземляется на доски. Джек не двигается. «Умоляю. – Я всхлипываю. – Пожалуйста, не умирай». Лишь после того, как они уйдут, я смогу сходить и посмотреть, насколько сильно он пострадал.

Сейчас

15:30

Я погружаю ноги в песок – такой горячий, что обжигает кожу. Затем бросаю быстрый взгляд через плечо. Не хочу, чтобы меня заметили. Пальмовые ветви колышутся на сильном ветру, словно человеческие пальцы, но вокруг ни души. Ни в рощице, ни на настиле. Не зря я решила выждать, прежде чем покинуть «Барк».

Кики и Купер смотрят фильм про динозавра, между ними лежит пачка шоколадного печенья. Дочь немного пришла в себя. Выглядит лучше, чем когда только проснулась. Поэтому я со спокойной душой оставляю детей одних и мчусь к Джеку. Но заставляю себя замедлить шаг, почувствовав, как в животе начинает толкаться ребенок.

Добравшись до пирса, прибавляю ходу и напряженно вглядываюсь в тело любимого, ожидая, что сейчас он пошевелится, подаст хоть какие-то признаки жизни.

– Джек! – тихо зову я.

Тело лежит в прежней позе, руки широко раскинуты. Приблизившись, я сажусь на корточки и слегка касаюсь его истерзанного лица. Затем проверяю пульс на шее. Сердце бьется ровно и стабильно. Он жив!

– Джек, – шепчу я, положив голову ему на грудь, и слышу хриплый стон, вибрирующий в легких. Избили его очень жестоко – висок, щеку и губы покрывают темно-красные пятна, глаз распух, а из открытых ран в тех местах, где под ударами лопнула кожа, сочатся струйки крови. Завтра по всему телу расползутся жуткие синяки. Я поднимаю голову, оставив мокрое пятно на рубашке Джека.

– Поговори со мной, – шепчу я. Да, Джек жив, но кто знает, какими последствиями грозит организму такое избиение. Не исключены повреждения головы и внутреннее кровотечение. Я целую его в мокрый лоб, поймав себя на том, что больше не боюсь чужих взглядов. Больно видеть любимого в таком состоянии. Сильный, крепкий мужчина, доведенный до ручки.

– Просто дай знак, если слышишь меня, – прошу я, беру его за руку, и он дважды сжимает мою ладонь. Достаточно. Это все, что мне нужно знать. Из глаз ручьями текут слезы. Я целую Джека в костяшки пальцев и поглаживаю ими свою опухшую щеку. – Мы все отсюда сбежим. Сегодня. Я раздобыла матрас. Ты на него ляжешь, а мы будем толкать сзади.

Джек издает какой-то звук, похожий на «не-е-е…», полузадушенное «нет».

– Да. – Я ласково похлопываю его по руке и осторожно ее опускаю. – Дети обрадуются, еели ты будешь с нами. Ты еще очень слаб, но это не страшно. Я увезу нас отсюда.

Я мысленно составляю список всего, что должна запомнить. Надо нарезать еще лоскутов и обвязать руки и ступни Джека. Хотя жара немного спала, защита от солнца и питьевая вода ему точно не помешают. А соленый океан поможет ранам затянуться.

Неожиданно в голову закрадываются две мысли, от которых моя уверенность стремительно тает. Первая: что будет, если Джек свалится в воду? Затащить его обратно на матрас не выйдет, тело слишком тяжелое, но двигаться Джек не сможет. А значит, он утонет. И вторая мысль, резкая, как одна из пощечин Уоллеса: теперь детям тоже придется плыть.