Маргарита Разенкова - Осень Атлантиды
Он слушал молча, изредка поощряя ее рассказ короткими вопросами явно для того лишь, чтобы она ни в коем случае не умолкала. И всё посматривал сумрачно на макушечку кристаллической пирамидки в кожаном оплетье, что висела на ее шее, время от времени отпивая искрящееся вино из чаши, что принесла служанка взамен разбитой.
Наконец Таллури собралась уходить (пораичестьзнать!), но хозяин дома удержал ее, выказав удивление:
— Уйти? Ты хочешь уйти? Ах, так велит учтивость. То есть еще одно правило, да, детка? Соблюдем его или нарушим?
Ей и в самом деле не хотелось уходить. Она ужасно устала, конечно, но дело было в другом: Таллури осознала, что не может оставить его одного в этом странном пустом доме, не может прервать начатый разговор. И мечтает унять штормовое море в глубине его глаз. Правда, не знает как.
— Я бы не ушла, господин Нэчи, — проговорила она, едва ворочая языком от усталости, — да только… удобно ли?
— Не думаю, что для тебя важны правила. Но, если хочешь, я подскажу тебе, по крайней мере, одну причину, по которой тебе следует задержаться.
— Да-да, я слушаю!
— Тебе следует — заметь, по правилам! — чем-нибудь отблагодарить меня.
Таллури смотрела на него в замешательстве — его глаза будто таили улыбку.
— Не можешь ничего придумать, — прокомментировал господин Нэчи. — Что ж, тогда я имею право высказать любое пожелание.
— Пожелание?..
— Ну да. Ведь таковы правила! — теперь его глаза точно смеялись. — Я хочу, чтобы ты мне спела!
— Здесь? Сейчас?
— Что ж тут такого? Я знаю, что ты прекрасно поешь и часто радуешь своих друзей песнями. Порадуй и меня.
Таллури чуть не задохнулась от смущения. Было ясно, что никакой песни у нее сейчас не выйдет. И чем внимательнее общественный покровитель на нее смотрел, чем дольше тянулась пауза в разговоре, тем безнадежнее становилась ситуация с пением.
— Понятно, — подвел он итог, — не споешь. Она развела руками:
— Простите. Кажется, и правда, не выйдет. Но я обещаю, что как-нибудь обязательно вам спою!
— Судьба, ты слышишь ее? — господин Нэчи, будто в шутку, обратил лицо вверх, призывая в свидетели невидимое. — Обещание прозвучало! Но раз ты не можешь, тогда я сам спою. Я не всегда был таким неотесанным солдафоном, так что не бойся, это не будет совсем уж скверно. Боэфа, гитару!
Таллури ожидала, что сначала зазвучат струны — хотя бы несколько пробных аккордов. Но вдруг, безо всякого вступления гитары, в тишине зазвучал его голос. Она даже не поняла вначале, подумала, что он просто начал рассказывать что-то тихим голосом, и было странно слышать его низкий, чуть хрипловатый тембр. Господин Нэчи будто нехотя говорил о том, о чем говорить, может быть, трудно, может быть — больно, а может — поздно. Тихо звучали слова на незнакомом ей языке, но невозможно, нереально было отвлечься от этих звуков. Они притягивали, завораживали, заставляли вслушиваться в их поток, силу, ритм.
И только тогда, когда казалось — она вот-вот начнет понимать каждое слово, особенно вот этот рефрен: «Элми-он каэро таэла» — только тогда вступили струны и полилась потоком музыка. Господин Нэчи не слукавил, на гитаре он играл просто великолепно. Он играл так хорошо, что она отвлеклась от слов и только с наслаждением вслушивалась в завораживающую мелодию.
Когда он закончил, они посидели немного в тишине, и Таллури осмелилась спросить:
— Это было так прекрасно, о чем эта песня?
— О любви, разумеется. Разве молодой девушке пристало слушать иное?
— А-а… А что это за язык?
— Это эльфийский, атланты произносят — «альвийский», язык моих предков. Ты его знаешь?
— Нет, нас не учили. А жаль, красивый язык.
— Жаль, — немного рассеянно повторил господин Нэчи. — Идем, — он вдруг тяжело поднялся, одной рукой подхватил светильник, другой — крепко взял Таллури за запястье. — Боэфа, где ты? Ступай за нами, поможешь.
Он повел ее вглубь дома, к лестнице с высокими перилами — каменные холодные ступени вели наверх. На втором этаже, не выпуская ее руки, провел по всем комнатам — так же пустынно, гулко, холодно, как и внизу. Таллури было не по себе. Господин Нэчи остановился перед белой дверью:
— Это комната… — сделал усилие, — была комната моей дочери. Кассии. Я хочу, чтобы ты спала сегодня здесь, детка. Хорошо?
Таллури кивнула почти испуганно, подумав про себя: «Попрошу тетушку Боэфу принести мне хотя бы соломы».
— Я буду у себя, — господин Джатанга-Нэчи и не подумал войти внутрь. — Боэфа, помоги ей, — и удалился.
— Тетушка Боэфа, — прошептала Таллури. — Что же это?
Она оглянулась на негритянку, ожидая увидеть в ее глазах испуг или удивление, но неожиданно обнаружила иное: глаза Боэфы сияли тихой радостью, она светло, почти блаженно улыбалась:
— Он привел тебя сюда, в детскую! Его сердце нашло замену той страшной потере. Он оживет, вот увидишь, оживет.
«Замена? Замена для детской?» — в сердце Таллури одновременно родилось два чувства. Одно — облегчение: оттого, что объяснилось наконец его внимание к ней, удивившее даже его служанку, старую негритянку. Но вот другое… Другое чувство укололо сердце: ей не понравилось, что он счел ее ребенком. Лишь ребенком! Почему ей это так не понравилось? Неужели права Рамичи?..
Она толкнула дверь, и они вошли.
Против ожидания, комната оказалась прекрасно обставлена и убрана, можно сказать, даже с роскошью: пушистый дорогой ковер, картины по стенам, мягкая кровать (правда, небольшая, рассчитанная на ребенка) под затканным серебром балдахином, на окне — кисейные занавеси. А еще — тут и там игрушки. Много игрушек. Детская.
Боэфа устроила ее, совсем уже сонную, под шелковым одеялом, как вдруг Таллури заметила на резном столике у постели два портрета. С одного смотрела молодая женщина неземной красоты, белокурая и нежная, с бездонным голубым взглядом. С другого — похожая на нее девочка лет пяти, воздушное существо с доверчивыми, радостно распахнутыми глазенками, но не голубыми, как у матери, а неопределенно-темными — в отца.
— Это они, да, Боэфа? — прошептала Таллури, не смея назвать их.
— Да, Таллури, — вздохнула старая служанка. — Они. Его жена и дочь.
— Что же с ними случилось?
— Не спрашивай меня, милая. У меня не хватило бы сил рассказать об этом, даже если бы он сам позволил. Отдыхай. Я чувствую, что сегодня в нашем доме произошло чудо. Тебе не понять, хоть ты и помогла этому чуду свершиться.
— Боэфа, а ты знаешь альвийский? — вдруг пришло на ум Таллури.
— Конечно. Дед нашего господина учил меня.
— Тогда, возможно, ты сможешь перевести: «Элмион ка-эро таэла»?
