Патриция Хилсбург - Изгнание из Эдема Книга 1
Джон Фархшем, явно уставший от этой тяжбы, встал, беспардонно потянулся в своем костюме гребца и, поставив руки на талию, подошел к Блэкфорду и с сочувствием, но очень спокойно посмотрел на него.
— Именно так, Блэкфорд. Шансов у вас никаких. — Уверенно сказал он, даже с долей сочувствия.
— Не думаю!
— А напрасно. Поверьте мне.
— Не верю!
— Ваше дело. Но…
— Что же вы мне посоветуете, если вы так хорошо знаете эту женщину?
— А совет мой очень прост.
— Ну же, Джонни, ты уже даже можешь кому-то советовать, — насмешливо и спокойно заметила Стэфани с видом человека, отдыхающего от трудов праведных.
— Я посоветую, — не оглянувшись на Стэфани, — продолжал Джон Фархшем, — в следующий раз, когда она замахнется на вас, увертывайтесь и парируйте.
— Как?!
— Если не сумеете получить удовлетворение таким путем…
— То?
— …не получите никаким. Это точно, как белый день.
Джон Фархшем постоял еще минутку над Эндрюсом Блэкфордом — хотел, видимо, что-то добавить, но вмешалась Патриция Смат, с напряженным обожанием наблюдавшая за Фархшемом.
— Да, мистер Блэкфорд, Джонни прав, — уверенно и мягко сказала она. Потом, очевидно, передумав, добавила: — Попросите ее по-хорошему — может она и оплатит ваши расходы.
Фархшем повернулся и пошел к Патриции Смат. Сел рядом с ней и, никого не стесняясь, обнял ее за плечи. Патриция приосанилась, но опустила глазки.
Стэфани опять занялась своей сумочкой, очевидно, считая, что она решила уже здесь все главные вопросы. Она достала какую-то бумагу, похоже, счет и стала внимательно ее изучать, что-то просчитывая в уме.
Эндрюс Блэкфорд, как будто проснувшись от тяжелого сна, обхватил голову руками и стал раскачиваться из стороны в сторону. Хорошо видно, что он потрясен и готов расплакаться.
— Господи! Господи! На все твоя воля, но существует ли где-нибудь справедливость для мужчины, когда его противник — женщина? Что мне делать?
— Быть мужчиной, для начала, — бросила Стэфани, не поднимая глаз от бумаги, которую она изучала.
— Не издевайтесь надо мной, хватит! Хватит!
Стэфани сложила бумагу вчетверо и опять спрятала ее в изящное сооружение, которое считалось дамской сумочкой, но только для избранных женщин.
Сэдверборг, очевидно, из жалости, приблизился к Эндрюсу Блэкфорду и присел рядом с ним, чтобы немного успокоить и подбодрить его.
— Трудно найти справедливость, дорогой Блэкфорд. Особенно если женщина — миллионерша.
Стэфани, закончив какое-то свое дело и, наверное, оставшись им довольной, решила не оставлять без внимания замечания своего поверенного.
— Скажите Сэдверборг, а где искать справедливость женщине-миллионерше?
Сэдверборг опешил и не нашел ничего лучшего, как выпалить:
— В суде…
— Где?
— Я…
— Ладно, не надо. Я говорю не о суде: там ни для кого нет справедливости. Я имею в виду справедливость высшую, скажем так, небесную.
Фархшем демонстративно обнимает Патрицию Смат за талию и легонько прижимает к себе, с насмешливой тревогой замечая:
— О, Боже! — и поднял глаза к небу, то бишь к потолку в этом прекрасном холле.
Все посмотрели в его сторону. Патриция теснее прижалась к своему кумиру. Лицо Стэфани осталось спокойным, но в глазах блеснуло отвращение и презрение. Блэкфорд, подавленный и расстроенный, только откинул голову и поднял свой неуверенный подбородок.
— Что вы хотите сказать, Фархшем? — требовательно спросил Сэдверборг.
— Я ничего не хочу сказать. Я только знаю, что теперь мы все пропали.
Стэфани встала, прошлась по красивому ковру, постояла у окна и повернулась, направив свой взгляд в сторону Фархшема.
— Джон, как тебе не стыдно насмехаться надо мной?
— Я же сказал.
— Неужели только потому, что я миллионерша, я не могу быть счастливой женщиной?
— Но, мадам…
Сэдверборг хотел вмешаться, но Стэфани махнула в его сторону рукой, с просьбой или приказом замолчать.
— Я не могу удержать ни мужа, ни поклонника — ничего кроме моих денег?
— Это тоже искусство, мадам. — Сэдверборг опять попытался остановить Стэфани, дабы не вспыхнул снова пожар страстей и буря возмущения.
Но Стэфани не обратила внимания на Сэдверборга, а обратилась к Джону Фархшему:
— Вот ты сидишь и у меня на глазах прижимаешься к этому жалкому ничтожеству, которому не на что купить даже колготок. И вы оба счастливы. — Она резко отвернулась, чтобы не видеть их лица, и повернулась к Эндрю-су Блэкфорду. — Вот сидит костюм на двух палках. Что в нем осталось?
Блэкфорд, совершенно сломленный, слабо взмахнул руками и не закричал, не зашумел, а просто довольно униженно попросил:
— Оставьте меня в покое, пожалуйста.
Она не обратила ни малейшего внимания на его просьбу, а продолжала с жестокостью женщины, у которой давно не было достойного противника-мужчины. Никто в этом холле, возможно, кроме Сэдверборга, не понимал ее, а ей хотелось ясности.
— Что в нем осталось от того, кому нравилось ссужать мне пятёрки, которых он не требовал обратно? Почему не требовал?
— Да замолчите вы!
— И не подумаю.
— Прошу вас.
— Я должна вам все про вас рассказать, а может и себе тоже. Не требовал думаете из внимательности? От доброты? Из любви ко мне?
— А почему же? — это опять выскочила со своим вопросом Патриция.
— Из элементарного бахвальства. Ну как же! Все знают, что он не так богат, как я, и одалживает деньги миллионерше!
— И вы за это…
— Не за это, а в своем божественном гневе я сломала его, как ребенок ломает надоевшую игрушку.
— Вот видите! — слабо ткнул в нее пальцем обессиленный Эндрюс Блэкфорд.
— И, разломав его до истинной сущности, я увидела, что была для него не женщиной, а банковским счетом с хорошим поваром.
Стэфани остановилась около окна и стала смотреть на реку. Все смотрели ей в спину. Стэфани была счастлива, что в данную минуту никто не видит ее глаз. Вдруг перед ее глазами возникло лицо отца, как всегда в тяжелую минуту, и она, как будто опять услышала его слова, сказанные ей после первого развода с маленьким Дэнисом на руках: «Ты слишком умна, богата и красива, Стэфи, чтобы быть счастливой женщиной». Стэфани встряхнула головой, чтоб избавиться от видения, и повернулась ко всем лицом, совершенно уверенной в себе и спокойной.
В это время, совершенно осмелев, но по-женски правильно оценив ситуацию, Патриция подала свой слабый голос:
— Все это очень тонко замечено, уважаемая леди, но ведь с вами и вправду невозможно ужиться.
