Лиза Фитц - И обретешь крылья...
По дороге домой мы говорили о Янни. Я призналась, что все еще скучаю по нему, часто думаю о том, что в один прекрасный день мы могли бы снова съехаться и жить вместе. Но все же есть слишком много такого, чего я не могу ему простить.
— Если ты не можешь чего-то простить, то твои мечты не имеют будущего.
— Но Нонни, — сказала я, — есть такие вещи, которые нельзя себе позволять говорить или делать. Партнер должен стараться загладить свою вину, как минимум, у него должно быть чувство раскаяния в том, что причинил боль близкому человеку.
Она промолчала.
— Мой период ученичества закончился, мне нужно все пережить самой, я и ему это тоже говорила! От него никогда не было ни извинений, ни понимания, только одна суровость. Наверное, он и по сей день еще полон ярости, что я ушла от него. Он ни в чем не признается, ничего не поймет, и поэтому ничто не может измениться к лучшему! Ты все время защищаешь его, потому что он твой сын!
— Нет, — сказала она, — это не так. Я точно так же осуждаю его поведение, но суть при этом остается та же — если ты не можешь простить и, прежде всего, забыть, — то ни о какой любви речи быть не может.
А я подумала про себя: при всей любви я не позволю эксцентричному всезнайке ежедневно учить меня жить. Возможно, я где-то несправедлива, но именно так я это вижу. Один меня никогда не обманывает, другой никогда не поучает. От распахнутого сквернослова к замкнутому немому. Суров и длинен путь к главенству в стаде. Вокруг ежедневно идет борьба за это место. Капитаны всегда одиноки. Успех тоже обрекает на одиночество. Высоко наверху воздух разреженный, его не хватает на всех.
СНОВА ДОМАВернувшись, я потерянно бродила по дому, слишком большому для меня одной. Я обещала Нонни по вечерам выбираться к ней, хотя знала, что не буду этого делать, и ждала Симона. Вытащила бутылку виски, купленного за пятьдесят долларов еще на Бали, и начала пить. Я была смертельно уставшая и пила виски как вино. Через час бутылка опустела. Я выпила ее вчистую, без колы. Только сейчас на меня начало действовать очарование Бали. Мне вдруг стало ясно, какое восхитительное безумие я пережила там и что нужно как следует все это переварить, все, что случилось за то время. Я была в ноябре, в нижней Баварии, где только холод, одиночество, отупение.
Потом пришел Симон. Объятия, приветствия, снова, несмотря на расставание, чувство близости. Я знала, что все расскажу ему. Я отомщу и буду наслаждаться своей местью. Слишком много боли он мне причинил — даже если и не мог не причинить ее.
— Я изменила тебе, — сказала я ему после короткого обмена приветствиями.
— Я догадался.
— Это и вся твоя реакция??
Он смотрел в пол и курил, как обычно. Я не выдержала, встала и начала расхаживать по комнате, из угла в угол, как тигрица.
— Это и все чувство, которое ты можешь выразить по этому поводу? — выкрикнула я возмущенно.
— Ты что, каменный, или у тебя кусок льда вместо сердца? Ты думаешь, я просто из чувства мести переспала с кем-то? Да ты знаешь вообще, со сколькими я это делала? С девятью!
Я не была полностью уверена в точности этой цифры.
— А последний раз я занималась этим в туалете самолета!
Это подействовало. Я поняла, что выбила у него почву из-под ног.
Я была пьяна и жестока. Мы говорили и говорили. Он вышел из себя. Речь у нас шла о мести, чувстве полноценности, о том, что ему не нужно горячиться, потому что я имела право «оторваться» после этих двух лет. Я уже заметила, что у него сдали нервы и что это только начало грандиозного краха. А я становилась все пьянее и пьянее. Он потянул меня в кровать, где я агрессивно заставила его отдаваться, как женщину. А он, как женщина, был мягок.
— Что с тобой? — бормотал он. — Ты — это уже не ты!
— Ничего особенного, — сказала я. — Я сейчас уже действительно не я, а теперь я хочу ласкать тебя!
Мы делали это жестко и похотливо. Он — отчаянно и сладострастно, я — агрессивно и холодно. Оба — вися друг на друге, сплетаясь друг с другом, любя друг друга.
Когда он меня оставил, я знала, что отыграла все проигранное. Мы снова были на равных.
Еще через два часа я позвонила Джеку. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь, кто бы понимал, о чем я говорю.
Я уже говорила по телефону с Янни, которого не интересовали ни мои впечатления от Бали, ни мое возвращение. У него были какие-то неприятности на студии и трудности с выходом новой пластинки.
— Джек, — сказала я, — ты должен приехать, сейчас же. Возьми такси. Сорок километров ерунда. Ты должен это сделать!
— Где я достану такси вечером в таком захолустье? Я даже не знаю номер телефона диспетчерской.
— Не ломайся и приезжай сейчас же. Мне нужно поговорить, нужно, чтобы рядом со мной был кто-то, кому я могу рассказать о своих безумствах, а не то я и правда сойду с ума!
— Я вижу, мне ничего не остается, как подчиниться. Я еще перезвоню тебе позже.
Через три четверти часа он стоял перед моими дверями. Такой же пьяный, как и я. А я уже совсем забыла, что звала его, и была совершенно ошарашена, увидев на пороге, но очень обрадовалась, что он приехал. Я допила остаток виски, и мы принялись за пиво. Я по-эксгибиционистски откровенно рассказывала ему о своих переживаниях. В какой-то момент упала на свою любимую картину — ту, где ангел ведет по мостику двоих детей. Разбилось стекло.
О ДНЯХ КОШМАРА И О ТОМ, КАК СИМОН УЧИТСЯ ГОВОРИТЬА ночью начался ужас.
Ежечасно я вскакивала, не понимая в темноте, где нахожусь — то ли на Бали, то ли в самолете, то ли дома, то ли в аду. Я наткнулась на цветочный горшок, побрела, шатаясь, к туалету, наконец нашла свет и увидела спящего Джека.
— Ты?.. здесь?..
Я уже окончательно ничего не понимала. У меня начиналось алкогольное отравление, плюс окончательное истощение, отягощенное психической капитуляцией. На следующий день в обед я с трудом отправила Джека домой. Задание выполнено. Бени был в гостях у друзей. Я оказалась предоставлена самой себе. Следующие два дня я провела в постели, вся дрожа.
Симон приходил каждый день на час-другой. На второй день я собралась с силами и отправилась в ближайший бар за выпивкой. Я осталась там с пятью баварцами и двумя стаканами вина, которые оттянули на пару часов предстоящий ужас. Симона я оставила ждать дома. Он был мне безразличен. Когда я вернулась домой, то дневник, который я вела на Бали, валялся раскрытым в прихожей, а рядом с ним записка: «Если захочешь меня видеть — я у водопада».
Ого, — подумала я, — если он прочитал эти записки, то, возможно, пришел конец нашим отношениям. Я огляделась вокруг. Его туфли стояли в углу — значит, он должен быть где-то поблизости. Я направилась в спальню. Он лежал на кровати. Чувство любви и теплоты охватило меня. Я разбудила его.
