Лиза Фитц - И обретешь крылья...
Все здешние мужчины: бразильцы, французы, австралийцы и прочие, часто бывали грубы. Они дергали за волосы, чего-то требовали, они часто бывали несправедливы, но одно только это еще было терпимо. Эти ощущения мне знакомы по Янни, но не в сексуальной сфере, а в коммуникативной. Когда человек тебя провоцирует — несколько жестоко и немного грубо, — ты и сама становишься такой. И агрессивной. Это идет женщинам на пользу — когда их провоцируют. Для меня это провокация, на которую я реагирую, как мужчина. Я по натуре склонна к тому, чтобы в жизни и в любви быть слишком мягкой и уступчивой, быть ласковой, привязчивой и пассивной — но теперь начинаю избавляться от этих качеств, и становлюсь все активнее. Мягкость требует твердости. Я больше уже не пускаю дело на самотек, а беру его в свои руки. Мачо — это еще не самое плохое, пока ты не подчиняешься им, а осознаешь силу их и им подобных и учишься быть агрессивной и требовательной и брать от жизни то, что сама хочешь. В этой жизни побеждает тот, кто берет от нее, что хочет, и делает то, что хочет, и понимает, что он хочет делать. Это относится и к женщинам. Я была не в состоянии действовать без катализатора. Я нуждаюсь в ком-нибудь, кто грубее, сильнее, жизнеспособнее; кто увлек бы меня — а у меня есть способность увлекаться! Тогда все мои способности просыпаются и я начинаю приходить в форму.
Через некоторое время стало уже неважно, есть кто-то в комнате или нет. Все они были одинаково плохи, холодны, за редкими исключениями. Началось пресыщение. Я была полна по самые края, с меня было довольно. Пила я или не пила, тоже уже стало неважно. Однако засыпать на Бали я могла только в пьяном виде.
Куда ушли те времена, когда я достигала оргазма за две минуты? Они вернутся, когда взбодрюсь и приду в форму, я знала это.
Один-единственный раз я отправилась спать, не пойдя на дискотеку. Мои силы были на исходе, настоятельно требовался отдых. Симон каждый день посылал мне факсы, где подробно описывал свою тоску по мне. Я тоже тосковала по нему, но иначе. В целом, я больше уже не доверяла ему, зная, что отнюдь не всегда он подкрепляет свои слова делами.
В моем распоряжении были еще два дня, после которых предстоял чудовищный перелет назад, в Германию, и это приводило меня в ужас. Мне уже не доставляли никакой радости ни экскурсии, ни мужчины, ни занятия спортом. Я занималась йогой, водной аэробикой, ходила на массаж, но уже отчетливо хотела домой. Кульминационная точка последних двух лет пройдена, я переполнена, сыта по горло.
Я так думала. Однако последние дни, включая перелет, составили блестящий финал всей этой авантюры.
В последний день я была уже так измотана, что уснула прямо на дискотеке — просто улеглась на подлокотник кресла и отключилась. Никто этому не помешал. Перед этим я заняла третье место в конкурсе на лучшее исполнение рок-н-ролла с партнером, удачно выбранным за две минуты до начала. Час я проспала, потом поднялась и собралась пойти домой. Мой ключ от номера сломался еще днем, и я попросила администратора найти провожатого, чтобы открыть дверь. Проводить меня поручили охраннику в белой рубашке и черной форменной фуражке. По дороге он спросил у меня — сонной, разбитой, с тяжелой головой, какой я тогда была:
— Ты не хочешь заняться со мной любовью?
Одним больше, одним меньше, — подумала я, — почему бы и не воспользоваться?
— Ладно, идем ко мне.
И бесстыдное чувство полной свободы захватило меня. Он открыл дверь, разделся: черное тело, мокрый поцелуй. Через некоторое время, чуть задыхаясь, он предложил:
— Я позвоню своему другу. Ты подожди. Мой друг готов прийти сюда и помочь нам закончить это дело.
Я не знала ни имен их обоих, даже вспомнить их лица не могу, помню только возбуждающее ощущение бесстыдства и смуглые, тонкие тела. Я даже не помню, были ли они на высоте в ту ночь. Мне тридцать девять лет, — сказала я себе, — я могу использовать мужчин исключительно как источник наслаждения и сама каждую ночь решать, хочу я секса или нет. Недалекий человек может предположить, что он меня использует, однако это относится к нам обоим. Я не нуждаюсь в том, чтобы изображать желание, в то время как его у меня нет. И когда его нет, то ни одна свинья не смеет подойти ко мне, даже собственный муж. С отсутствием желания ничего нельзя поделать. Чего-то еще можно достичь инстинктивностью. Но гораздо больше — независимостью женщин от моральных воззрений мужчин. Воспитание и условности повсюду пролагают свои границы.
Мужество! Мужество! Мужество! Все, что ты делаешь или хочешь делать, все блокирует страх перед мнением других, перед их смехотворными суждениями, которые не стоят и ломаного гроша! Как может судить обо мне ожиревшее и скучное высшее общество или какие-нибудь служащие, ничего за свою жизнь не пережившие? Никак.
Я могу всех их, восклицающих, всплескивающих руками, визгливых, потерявших самообладание оставить за своей спиной. И ничего мне за это не будет! Я могу жить так развратно, как захочу — я в руках Божьих.
БАЛИЙЦЫОчарование Бали…
Есть оно еще или уже исчезло?
Не сбылась моя тоска по отдалению, трансу, новому измерению, погружению в чужую религию. Конечно, нет. Я чужая здесь. У него еще есть своя религия, у народа Бали, но она — в семьях, в местных обычаях, а остаток ее за деньги продается туристам. Бали продает свою душу. И я сама здесь лишь потеряла свою. Все неразвитые страны начинают продавать душу из нужды в деньгах. За пару рупий ты получаешь их искусство, их танцы, их секс. Вандализм туристов наводнил этот мир.
По вечерам священный танец-кехак, демонстрируемый за двадцать три марки перед орущими детьми и вспыхивающими фотоаппаратами вездесущих японцев. Вспышки ярче факелов танцоров. Возможно, танцоры и правда были в трансе, как это описывалось в книгах, а может, только изображали — за деньги.
В предпоследний день я собралась с силами для поездки в Куту. Такси — восемнадцать марок туда и обратно, включая час ожидания. Один магазин на другом, из машины можно выйти с большим трудом, все хотят тебе что-то продать: часы, кожаные сумки, серебряные браслеты, кольца, резные фигурки из дерева. Я спаслась бегством в какой-то магазин и от растерянности купила там себе кожаный костюм за двести марок, который в Германии стоит от силы восемьдесят. Потом вышла на улицу, где сразу была окружена пятью, шестью, семью уличными торговцами. Они, как москиты, появились из ниоткуда. Я пыталась торговаться что есть силы, купила три кольца за двадцать марок, кучу кожаных браслетов за восемь и пятнадцать серебряных за восемнадцать. Торговцы были черны как черти и орали как черти же.
