Всего лишь измена (СИ) - Соль Мари

Решительность в тоне меня забавляет. Ну, надо же? Прямо сейчас?

— Он боится, — решаю сказать.

— Чего? — шепчет Вита.

Пару мгновений я думаю, как сформулировать:

— Что это окажется правдой. И тогда им придётся расстаться, — ответ возникает как будто из воздуха, сам.

— А проще молчать? — усмехается Витка.

— Возможно, так проще, — уверяю себя, и её.

Она молчит. Так, будто усвоила. И в какой-то момент я испуганно думаю. Вдруг она поняла? Что речь не о Толике…

Но Вита вздыхает:

— Как жалко его! Ведь у них же, насколько я помню, есть дети?

Я, сглотнув, понимаю, обман на сегодня сработал. И на сердце как будто бы легче от этого.

— Да, — отвечаю я, — Тоже мальчик и девочка! Только сын старше.

— Кошмар, — повторяет Виталя.

И мне вдруг становится жалко себя. Жалко нас! И в душе огоньком брезжит лучик надежды. Вдруг она осознает? Вдруг этот придуманный мною пример вынудит Виту понять? Понять, что потеря семьи — это слишком большая цена за внезапную страсть. Переспи с ним! Не раз, и не два. Переспи, сколько хочешь раз, если тебе это нужно. А я? Ну, что я? Я прощу! Как прощал много раз. Умоляю тебя, сделай правильный выбор…

От острой потребности стать ближе к ней, прикоснуться, я тянусь, выключаю все мысли. Не здесь, не сейчас! И обнимаю её. Витка жмётся ко мне. Моя милая рыжая девочка. Ты ещё рядом? Это всё, что мне нужно сегодня. Тебя обнимать.

— Я люблю тебя, рыжик, — шепчу ей на ушко. Когда Витка, устроившись рядом со мной, начинает сопеть.

Она прижимается крепче, теснее. Так, что мы — одно целое! Здесь и сейчас.

— И я тебя тоже люблю, — отвечает взаимностью. А я верю ей. Просто я так хочу в это верить.

Глава 42

Ректором нашего ВУЗа всегда был мужчина. Еврей по происхождению, но русский, по сути. Семён Измаилович Фельдман. Ещё при мне, когда я был студентом, он уже говорил:

— Последний год отработаю, и на покой.

Но работал ещё много лет и после того, как я защитил кандидатскую. Помню, как он жал мне руку. И, несмотря на возраст и тщедушное телосложение, рукопожатие у него было крепким.

— Нашего Фельдмана вынесут отсюда вперёд ногами, — шутила уборщица Люся.

А когда оно так и вышло, то она больше всех сожалела о нём и рыдала в подсобке. Семён Измаилович умер в своём ректорском кресле. Прямо с работы отправился в Рай! Я верю, что он и сейчас обучает уму разуму нерадивые души, что попадают туда. Таков уж он был.

А потом министерство дало единицу. Инесса Васильевна до того, как стать нашим ректором, была на хорошем счету в образовательной среде. Когда-то она, как и я в своё время, решила пойти в аспиранты, затем долго занималась преподавательской работой. После чего её карьера пошла резко вверх. Её взяли замом министра департамента аттестации научных и научно-педагогических работников. Конечно, учтя её пол, было множество слухов! Якобы, пост этот она заслужила не мозгом, а… неким другим местом.

Я не сторонник подобных теорий. Если женщина умная, я признаю! А Инесса такая. Она на пятнадцать лет старше меня. И хватка железная, и ум проницательный. За те десять лет, что она управляет, наш институт получил два солидных «куска пирога» из бюджета. Обновили фасад, что уже обветшал. В компьютерный класс завезли современную технику. Но самое главное, подняли оклад! Главное, для преподавателей, конечно. В том числе, для меня.

Так что я благодарен Инессе. И со всем уважением к ней. Вот и сейчас, будучи вызванным ею, вхожу в кабинет и киваю:

— Инесса Васильевна, доброе утро!

Шефиня сидит за столом. Но, увидев меня, поднимается:

— Дверку прикрой, Константин.

У неё такой облик, что сразу понятна причастность к научным кругам. Фигура весьма и весьма, но формы свои она прячет под плотными тканями. Волосы — в жёсткий пучок. А глаза — под толстенные стёкла диоптрий. Ни намёка на пол! Разве что буковка «И» из чистейшего золота, украшает изгиб пиджака.

Я плотно затворяю за собой дверь кабинета и прохожу вглубь его.

— Костя, садись, разговор будет не самым приятным, — произносит она.

Дребезжание в голосе как-то пугает. Инесса достаточно редко пребывает в волнении. Вот, как сейчас…

— Что случилось? — спешу прояснить.

Она тянет за ниточку, ленты жалюзи на окнах смыкаются. Можно подумать, мы собираемся тут заниматься чем-то постыдным? Забавно! Я сижу в напряжении. Даже пальцы внутри моих кедов начинают сжиматься. А сердце так и вообще вот-вот выпрыгнет вон.

Всякие мысли приходят мне в голову. Меня увольняют? За что? Неизвестно. Но всё это «жжж» неспроста.

Наконец-то Инесса садится обратно, в своё максимально удобное кресло. Берёт из какой-то подшивки бумажку, даёт её мне.

— Прочитай, — она смотрит со вздохом.

И, пока я читаю, продолжает смотреть на меня. Будто хочет увидеть реакцию.

«Заявление», — написано в центре листка от руки. Мне смутно знаком этот почерк! Но я не пытаюсь припомнить, сначала хочу прочитать.

«Прошу вас привлечь к ответственности Шумилова Константина Борисовича, который неоднократно пытался склонить меня к сексуальным действиям, и всячески намекал на то, что не оценит мои знания, пока я с ним не пересплю».

Буквы плывут. Я читаю их снова и снова! Вижу подпись в конце. Моисеева С.Д. Моисеева Света?

— Не может быть! Что это? — кладу я листок, пальцы словно бы липкие. Будто он перепачкан в грязи.

Инесса вздыхает таким тяжким вздохом, что я понимаю. Финал!

— Это заявление, Костя. Оно поступило от нашей студентки. Информация дошла до министерства. Человек, с которым я близко дружила, не даёт делу ход. Но слишком много людей уже знают об этом. И сдерживать этот процесс не получится долго.

— Но…, - пытаюсь найти подходящее слово, — Ведь это же бред! Инесса, ведь вы понимаете это?

Я смотрю на неё, я пытаюсь найти ту поддержку, которая мне так важна. Вижу только отчаяние, боль в её взгляде.

— Константин, дорогой! Уж как я бы хотела, чтобы это дело скорее замяли. И я сделаю всё, от меня зависящее. Расскажи мне, какие основания есть у этой Моисеевой обвинять тебя в этом?

Я кручу в голове всё, что было со мною и Светой. И пытаюсь собрать мысли в кучу.

— Ну, в общем, она мне писала записки фривольного толка, — массирую лоб, будто это поможет.

— Например? — уточняет Инесса.

— Ну, например, «Дорогой Константин! Вы — мой кумир», и сердечки, — я усмехаюсь. Всё это казалось мне шуткой, не более. Ну а теперь не до смеха…

— Где они, эти записки? — вцепляется ректор в полученный козырь.

Но я пожимаю плечами:

— Нигде, в мусорке. Где же ещё?

Инесса отчаянно стонет, стучит по столу:

— Ну, зачем ты их выбросил?

— Ну, а что мне, хранить их, как память? — вылупляю глаза, — Ведь я же не знал, что дойдёт до… такого.

Она тоже трёт лоб, закрывает глаза, выдыхает:

— Так, что ещё? Что может подтвердить твою невиновность?

— Моё слово! Разве этого мало? — взрываюсь, но тут же, увидев её осуждающий взгляд, приглушаю свой голос до шепота, — Показания коллег. Все, до единого, скажут, что я не способен на это. Студенты мои! Вы спросите студентов. Ну… кроме этой.

— Спросят, спросят, Костя! Не волнуйся, они всех опросят.

— А недавно! — цежу я сквозь зубы, — Она приносила мне свой реферат оценить. Для выступления на конференции. И… поцеловала меня прямо в губы.

— Как? — восклицает Инесса.

— Вот так! — говорю, закрываю глаза и тянусь ртом к невидимой цели.

Инесса вздыхает:

— Шумилов! И что было дальше?

— Ничего, — пожимаю плечами, — Я просто сказал ей, что я не по этому делу. Что я женат, у меня есть дочь почти её возраста. И прочее.

— Это видел хоть кто-нибудь? — цедит Инесса, её руки буквально вцепляются в стол.

Я машу головой:

— Нет, конечно! Я тогда ещё дух перевёл. Думаю, не дай Бог кто увидит. Подумают всякое.

— Ну, и то хорошо, — выдыхает она, а потом говорит, — Значит так, я тебя отстраняю. На время!