Всего лишь измена (СИ) - Соль Мари

— А яблоко зачем? Закусить? — вспомнил я.

— Не! — Майка в ответ опустила глаза. Наверно, поняв, что упрёки с моей стороны всё же будут, — Это подложка. Ну, опора! Ты изнутри им мочку подпираешь. Неудобно колоть на весу.

Она замолчала. А я принуждённо вздохнул, приготовился выдать тираду. А вышло такое…

— Май, ну и зачем? — прозвучало растеряно.

Она прикусила губу:

— Это круто сейчас. Типа, модно!

— Так ты хочешь крутой быть, как все? — я досадливо хмыкнул, — Ведь мама права! Ты могла навредить себе.

— А чего она сразу кричать? — взвилась дочка.

И обида опять заиграла на Майкином юном лице.

— Потому, что она беспокоится, — попытался я вставить.

Но Майка отвергла мою очевидную мысль:

— Да ей наплевать! Её бесит, что я не такая, как ей хотелось бы, — она вжалась в угол, и край одеяла уполз вслед за ней.

Я покачал головой:

— Знаешь, ведь мама была вот такой же, как ты, когда мы познакомились. Носила короткие майки и строила глазки мальчишкам у нас во дворе. У неё были пышные рыжие волосы. Как львиная грива! Не то, что сейчас.

Я подумал о том, что мне нравится Вита любая. И даже сейчас её волосы нравятся больше, чем в юности.

Майка спросила:

— А что с ними стало? Ой, дай угадаю! Она их тоже красила, и они поредели? — усмехнулась дочурка.

— Нет, — покачал головой, — Она родила очень милую рыжую девочку. И та забрала все ресурсы из мамы. Но мама ничуть не жалеет об этом. Помню, она говорила, когда ты уже появилась на свет: «Нет ничего лучше дочери. И пусть даже я облысела бы вся, лишь бы это прекрасное рыжее чудо жило и росло».

Майка молчала, ковыряя обои в углу.

— Она называла тебя «мой бельчонок». Ты была, в самом деле, как белочка! Волосики рыжие, глазки такие пытливые и маленький нос.

Майка всё также молчала, и я мог гадать, что за мысли роятся в её голове.

— Я хочу, чтоб ты знала. Мама любит тебя очень сильно! Просто сказать о любви гораздо труднее, чем топнуть ногой. А это у неё хорошо получается.

— Точно, — ответила Майка.

По голосу понял, что выдавил слёзы из юной души.

— Вот же вы девочки, плаксы, — раскрыл я объятия.

Дочка прильнула ко мне:

— Значит, когда я рожу, у меня тоже выпадут волосы?

— Нет, не выпадут, — успокоил её, — Выпадают они далеко не у всех. Вон, у мамы остались же?

— Остались, — подтвердила она, утыкаясь мне в грудь.

— Мама тоже сопли на кулак наматывает, только на кухне, — подсказал.

— А чего это? — сдавленно выдала Майка.

— Потому, что она испугалась! Вдруг бы ты нерв повредила? Или заразу какую туда занесла? — сказал я словами жены, — Это ж не шутки, Майюшь? Это ушки твои.

— Мои, — прогундосила Майка.

— Ушки на макушке! — я чмокнул её в ярко-синий пучок, — Обещай, что не будешь так делать?

Она потёрлась сопливым носом о мой пуловер. Я почувствовал, как «крокодиловы слёзы» уже промочили насквозь.

— Хорошо, — промурчала она успокоено. Я погладил, прижал к себе крепко-крепко.

— Вот и умница, — нежно шепнул.

А потом я оставил её, сделал вид, что закрылся в своём кабинете. А сам слушал и слышал, как двери открылись. Скорее всего, двери дочкиной спальни! А затем лёгкий шум голосов, словно два ручейка обгоняют друг дружку в расщелине гор. Один чуть позвонче, другой — приглушённый.

Я выглянул, на носочках прошёл в коридор. Там, на кухне увидел, как Вита и Майка сидят и о чём-то болтают. Как будто и не было ссоры! У девочек вечно вот так. Это я после каждого раза болел и пытался понять, всё ли правильно сделал?

Перед сном, когда мы с Виталинкой уже улеглись, она так по-детски уткнулась мне в шею.

— Шумилов, я тебя люблю, — прошептала чуть сдавленно.

Я отстранился:

— Но только как друга?

— Не только, — уже сквозь улыбку сказала она.

Я отыскал в полутьме её губы. И приник к ним. Совсем не как друг.

Глава 41

У меня было много друзей, но дольше всех продержался Зарецкий. И это, если учесть, что наше с ним знакомство состоялось в весьма неприглядных условиях. Помню, как ехал со школы домой на своём старом велике. Сколько раз я падал с него и ломал? Но отец умудрялся стереть все огрехи, поставить его на колёса даже после того, как его переехал Камаз. Нет, не весь, колесо угодило под шину. Я рвал сирень в придорожных кустах и не видел, что мой двухколёсный товарищ вот-вот упадёт…

В общем, ехал со школы. Рулил, как ни в чём не бывало. Вдруг на моём пути возник Толик. Просто как Джин из бутылки! Как оказалось потом, караулил меня за углом.

— Слышь, чудик! Слезай! — сказал с грозным видом.

Толик вообще был задиристый малый. Таких, как он, я всегда обходил стороной. Но за велик готов был бороться.

— Чего это? — хмыкнул, задрав кверху нос.

— А того! Я покататься хочу! — вскинул лицо хулиган, коим и был в те времена наш Зарецкий.

— Свой заимей, и катайся! — выкрикнул я, опасаясь, смогу ли проехать, минуя его. Дорога была очень узкой, с двух сторон возвышались кусты.

Я знал, кем был старший Зарецкий. Вор! Так его называли у нас во дворе. Они жили в соседнем. А в наш — его сын и другие, забегали подёргать девчонок за косы. Только Витку не дёргали! За глаза звали ведьмой. Она смотрела так косо, что даже Толик поссыкивал к ней подходить…

Толик встал, ноги врозь. Он расставил их так широко, не проехать.

— Или твой папа тебе не в состоянии велик купить? — решил его взять «на слабо».

— В состоянии! — Толикин рот искривила усмешка, — Но мне больше нравится твой.

«Доломает», — подумал я с горечью. И рванул, что есть сил!

Только был опрокинут на землю. Забился под Толиком, который всем телом упал на меня. Умудрился толкнуть его в бок. И довольно болезненно! Тот взвыл, но не сполз. Напротив, вцепился в меня ещё крепче! Так мы с ним и катались по грязной земле, собирая растительный мусор. Результатом стал нос, расквашенный Толиком. А также фингал, что я, незнамо как, умудрился поставить ему. И это ещё не считая испорченной обуви, грязных вещей…

В общем! Разнял нас сосед, дядя Коля.

— Ты ж бармалеи! А ну стоять! — гаркнул он на обоих. И будучи в два раза выше и шире в плечах, одним своим криком сумел нас унять.

С тех пор мы дружили. Толян присмотрелся ко мне, зауважал. И даже принёс извинения. А я в свою очередь, принял. И дал покататься на велике. Правда, прозвище «чудик» так навсегда и приклеилось! И даже спустя много лет меня называют так, те, кто был в нашей компании.

Мишка Дымцов к нам приклеился позже. Он перешёл в наш класс уже под конец учёбы. А Комаров долгое время держался особняком. Да и после они с Зарецким не ладили. В толпе не бывает двух лидеров! А уступать не желал ни один. Приятелей было много, и в институте, и в школе. Я всегда был в компании. Но со временем все разбежались по разным углам, кто куда. Только Толик остался. Только с ним я могу откровенничать. Вот, как сейчас…

— А я знал! — поднимает полный пива стакан. Мы сидим в кабаке. И под звуки шансона отчаянно пьём.

— Серьёзно? — я хмурюсь на свой, и смотрю, как пушистая пена оседает внутри, — И как давно?

Сделав несколько крупных глотков, Толик в ответ выдыхает:

— Всегда!

Речь о Майке. О том, что отец у неё не Шумилов. Я только что рассказал это Толику. А он утверждает, что знал.

— Это что, так заметно? — на сердце обида. Знал он, значит, видели все?

— Нет! — торопится он опровергнуть гипотезу сходств и различий, — Я не о внешности. Просто… Ну, как это выразить?

— Да уж вырази как-нибудь, — сквозь зубы цежу. Уже захмелевший слегка, ощущаю, как борются гнев и обида внутри. Это лучше смирения! Смириться пока не готов.

— Ну, в общем, я знаю тебя. И понимал, что ты не мог оприходовать Витку, пока вы с ней были друзьями. Ну, типа того.

— Типа, — смягчаюсь я, — Значит, я как открытая книга?

— Почему же? — брови Тольки взлетают на лоб, — Дымцов вот, к примеру, поверил! Да все в целом верили. Может, кто и подозревал, что ребёнок не твой. Но вслух молчали. А чего? Ты же принял её, как свою. Значит, так было надо.