Игорь Соколов - Мнемозина, или Алиби троеженца
– А что же тогда важно? – спросил он тихо, кажется, немного успокоившись.
– Важно, чтобы вы поняли, что я не знал, сколько вашей дочери лет, и что она пришла ко мне жить сама, по своей воле! – вздохнул я.
– Да, разве у нее на лице не написано, что она еще ребенок, – от жалости к ней и к себе он даже всхлипнул, – отпустите меня, черт побери!
– А вы не будете кидаться на меня с кулаками?!
– Не буду! – он рыдал, нисколько не стесняясь меня.
Я отпустил его и достал из секретера бутылку армянского коньяка с двумя бокалами и разлил.
– Давайте, выпьем, – предложил я.
– Я пить с вами не буду! – он неприятно захлюпал носом.
– Дело ваше! – опять вздохнул я и выпил.
Увидев мой жест, он тоже схватил свой бокал и выпил.
– Вас зовут Иосиф Розенталь, и я очень много про вас знаю! – злая усмешка на его лице обозначила степень его неприязни и брезгливости.
– Кажется, я от своего имени ничего не теряю!
– Каждому подлецу его имя к лицу! – конечно, он не скакал, как блоха от радости, но был вполне доволен старым как мир афоризмом.
– Может, повторим? – спросил я. Снова разливая коньяк по бокалам.
– И почему все евреи такие хитрож*пые?! – с сарказмом прищурился он.
– Я не советую вам оскорблять мою нацию! – нахмурился я, – на меня вы можете изливать свои эмоции как угодно, но в наших с вами отношениях, мой народ совсем не причем!
– Еще как причем! – захохотал он, выпивая свой бокал.
– Ну что ж, дело ваше, Филипп Филиппович Буйносов!
– А вы откуда знаете, мое имя?! – удивился он.
– Капа мне о вас очень много рассказывала, – вздохнул я.
Капа иногда ночами после нескольких актов, совершенных, будто под копирку, страстно и возбужденно, очень многое рассказала мне о своем отце. Он воспитывал ее один и без матери. Мать по неизвестным причинам повесилась, когда Капе было три года.
Чтобы обеспечить своей дочери счастливую жизнь, Филипп Филиппович с головой ушел в бизнес. По словам Капы, это был трудоголик, который очень рано рано вставал и уезжал на работу без завтрака, очень поздно возвращался, поэтому воспитанием Капы занимались в основном няни, которые часто менялись как перчатки.
Стоило Филиппу Филипповичу найти какую-нибудь соринку на полу или разбитую Капой игрушку, как няня была тут же уволена. Капа не могла по этой причине испытывать сильных чувств к отцу, и в какой-то мере ее любовь ко мне, как к мужчине уже преклонных лет, во многом объяснялась никак не удовлетворенной в детстве потребностью в отце. Говорить об этом Филиппу Филипповичу было бесполезно.
Он был чрезмерно самолюбив и упрям, и теперь во что бы то ни стало, он хотел забрать у меня свою дочь.
Но имел ли он на это какое-то моральное право?!
Я не хотел терять Капу, и поэтому как-то постепенно за разговором попытался внушить Филиппу Филипповичу мысль о том, что Капе более необходим я, чем он, и что именно со мной она будет счастлива, но стоило мне только заикнуться об этом, как Филипп Филиппович снова, как зверь, набросился на меня.
На этот раз я не успел увернуться от его удара правой, и поэтому получил под левым глазом багровый синяк. Филиппу Филипповичу тоже досталось от меня.
Его разбитая губа и распухшая переносица свидетельствовали и о моем незаурядном таланте сражаться за женщину как за свою собственность.
После драки мы опять выпили и даже как-то подобрели друг к другу.
– Ничего, заживет, – говорил Филипп Филиппович, разглядывая мой синяк под левым глазом.
– Конечно, заживет, – соглашался я, с жалостью поглядывая на его разбитую губу и переносицу.
Говорить о беременности его дочери я не то, что боялся, просто у меня как-то не поворачивался язык, да и сам Филипп Филиппович выглядел как-то очень жалко и совершенно неуместно в нашей гостиной.
– Вы ждете дочь?!
– А вы ждете любовницу?! – после обмена этими фразами мы оба погрузились в молчаливое ожидание.
Больше всего меня беспокоил приход моих жен, уже в самом их приходе я предугадывал более серьезный скандал.
К тому же внимательно приглядываясь к респектабельному виду Филиппа Филипповича, и к его золотой печатке на среднем пальце с изображением двуглавого орла, чьи крылышки были густо усеяны бриллиантами, я ощущал невидимое присутствие других людей, которые в необходимый для него момент могли появиться в нашей квартире.
В общем, наше ожидание затягивалось, а воздух был весьма густо пропитан ощущением какой-то глобальной катастрофы.
И словно в подтверждение моих тревожных мыслей Филипп Филиппович набрал по своему телефону какой-то номер и бросил одну отрывистую фразу «Вы на месте?» – и, кивнув головой, отключил телефон.
Раздался звонок.
– У них были ключи, и это не они, – подумал я, и пошел открывать дверь. Филипп Филиппович кинулся за мной следом.
– Боитесь, что убегу?! – усмехнулся я, и открыл дверь.
На пороге стояли немного смущенные, Леонид Осипович с Елизаветой Петровной.
– Ну, принимай, зятек, гостей! – слабо улыбнулся Леонид Осипович, еще не видя за моей спиной притихшего, и затаившегося как зверь, Филиппа Филипповича, который сразу же после этих слов выбежал к гостям, все еще стоящим на пороге.
– Кто это?! – спросил он меня, пристально вглядываясь в такие же удивленные лица Леонида Осиповича с Елизаветой Петровной.
– Я спросил первый! – заорал Филипп Филиппович, и, достав из-за пазухи пистолет, направил его дуло сначала на меня, а потом на них.
– Это родители моей жены, – вздохнул я.
– Да, какая она тебе жена, старый развратник?! – возмущенно прокричала Елизавета Петровна.
– Так вы, значит, тоже пострадавшие?! – смутился Филипп Филиппович, уже пряча за пазуху пистолет.
– Так еще бы, – заулыбался Леонид Осипович, и, подойдя к Филиппу Филипповичу, горячо затряс его руку.
– А вот пистолетом нас необязательно было пугать, – насупившись и краснея, пробормотала Елизавета Петровна.
– Да, ладно, Лиза, это ведь наш человек! Может, мы вместе этого христопродавца на чистую воду выведем! – небрежно откликнулся Леонид Осипович.
– А ты не думаешь, что нашей дочке не сегодня, так завтра рожать от него?! – разнервничалась Елизавета Петровна.
Я захлопнул дверь, когда они вошли уже в квартиру, и прошел в гостиную. Филипп Филиппович и Леонид Осипович с Елизаветой Петровной тоже за мной зашли в гостиную.
– Так может и моя дочка беременна?! – спросил меня со злой усмешкой Филипп Филиппович.
– И ваша тоже! – все еще радуясь, сказал Леонид Осипович, усаживаясь в кресло.
– Ну и дурак же ты, Леонидыч! – и Елизавета Петровна повертела пальцем у своего виска.
