Игорь Соколов - Мнемозина, или Алиби троеженца
За окном ярко горело солнце, которое, казалось, высвечивает любые человеческие грехи.
– Давайте, его оставим подумать, – прошептала сиплым голосочком Мнемозина, и они втроем тут же исчезли как три русалки, русалки с животами, правда у одной из них он еще только намечался.
Бросить их я не мог, и это было очевидно, но так часто проваливаться, как в сон, в их тела, оборачивающиеся потом скандалами, меня не очень занимало!
Чтобы быть собой, надо поменьше сношаться, – убеждал я себя, но стоило любой из моих трех жен, как бы случайно прикоснуться ко мне рукой, ногой, да чем угодно, как я тут же терял голову!
При всей их дикости, при всем их диком ханжестве и зверском самолюбии, никакая любовь не поможет избежать ссор, драк и взаимных претензий друг к другу.
О, если бы, конечно, мы жили в патриархальной семье, и я как муж мог стукнуть кулаком по столу, и никто бы меня не ослушался, тогда еще можно было навести какой-то порядок, но все их разговоры о том, что я их хозяин, и, то, что я должен решать их судьбу, всего лишь лицемерие, обличенное в половое стремление добиться близости со мной.
Вся беда была в том, что все они втроем были в поре активного полового возраста, а поэтому любая близость со мной, даже подобие этой близости, была им необходима как воздух, и даже я сам чувствовал это.
Однако, как распределить себя между сразу тремя женщинами я не знал. Почему-то мне подумалось о гареме. У падишаха каждая жена или наложница, как правило, имела свою собственную комнату-спальню, чтобы он мог ночью посещать ту избранницу, которая ему была нужна.
У некоторых падишахов были сотни и даже тысячи жен и наложниц, и поэтому иногда уходили целые годы, чтобы он смог добраться до той или иной жены или наложницы.
Обычно днем все жены и наложницы собирались в большом помещении, который назывался сераль (впоследствии сераль стал синонимом слова гарем).
В серале жены и наложницы общались между собой, играли на лютне, танцевали и устраивали совместные трапезы, а также общались с евнухами, которые присматривали за ними.
Самым подходящим решением моей проблемы по аналогии с гаремом мне показалось ночное посещение жен падишахом.
Никто из жен или наложниц не знал, когда он к ним придет, на это была его воля, и никаких обид на этот счет с их стороны тоже не было, да они и не могли рассказывать друг другу о ночных посещениях своего хозяина, своего мужа. На такие разговоры накладывалось строгое табу.
Своими мыслями я тут же поделился со своими женами и, кажется, им пришлась по душе идея ночных посещений. Только они поставили условие, чтобы я за ночь посещал всех, не важно, на какое время и в какой очередности.
Вообще об этом условии заговорила первой Мнемозина, но Вера с Капой ее поддержали.
Все были довольны, все улыбались, и всем ужасно надоела эта бессмысленная ревность и вражда.
Один я глубоко потрясенный их взаимным решением, щелкал пальцами, причмокивал губами, глядя на них с жалкою улыбкою, и думал: «Неужели я смогу их всех троих удовлетворять за одну ночь, и что будет, если от одной из них я не смогу найти дорожку до другой?!»
Глава 20. Каждому подлецу его имя к лицу
Может, они так привыкли ко мне или окончательно сдружились между собой, но эта проблема уже перестала для меня существовать, я посещал их, когда хотел.
Старался по возможности соблюдать какую-то очередность, потом плюнул на все, и ходил по ночам только к Капе, потому что Мнемозине с Верой надо было скоро рожать. Жизнь, как говорится, шла своим чередом, а мое тело много раз побывавшее в употреблении лучилось безумным восторгом!
Леонид Осипович с Елизаветой Петровной изредка посещали нас, но уже безо всяких истерик.
По-видимому, они все же осознали, что запретить нашей совести спать спокойно, они не в силах, и что каждый человек устраивает свою жизнь так, как считает нужным. Ну и живем мы втроем, но кому от этого плохо?!
Если только нам самим, но это уже наше дело! В общем, все как-то успокоилось, листья с деревьев уже давно пооблетали, и казалось, что ничто нашей семье не угрожает.
Была та самая пора благоденствия, когда твои проблемы даже сквозь увеличительное стекло выглядят как крошечные насекомые.
Я по ночам множество раз овладевал Капой, а Мнемозина с Верой отдыхали, готовясь к собственным родам.
Днем мы с Капой их опекали, и старались по дому все делать сами. Однажды воскресным днем, когда мои жены ушли прогуляться по набережной, а я остался дома, чтобы постирать наше белье, и уже сделал первую загрузку в машинку-автомат, кто-то позвонил.
Я открыл дверь, и увидел довольно молодого человека, лет тридцати-сорока, стриженого под бобрик и одетого в кожаный плащ.
– Можно войти?! – спросил он, и сразу же нисколько не церемонясь, вошел в нашу квартиру.
– Что вам нужно? Кто вы?!! – удивился я.
– Пока мне нужны только вы!
– Честно говоря, не понимаю, о чем идет речь?
– Речь идет о моей дочери – Капитолине. Вы знаете, что ей только совсем недавно исполнилось шестнадцать лет?
– Честно говоря, не знал, – покраснел я. – Что же мы стоим-то?! Раздевайтесь и проходите! Будьте как дома!
Я помог ему раздеться, и мы прошли в гостиную.
– Вы хоть понимаете, что вас можно посадить за это в тюрьму! – неожиданно заорал он, как только сел в кресло.
– Да мне об этом даже и мечтать как-то не приходилось, – кисло улыбнулся я.
– Старый козел! – он нахмурился, и готов был вот-вот наброситься на меня.
– Может, все-таки познакомимся сначала? – спросил я, немного поеживаясь от его злого взгляда.
– Познакомиться?! С вами? – закричал он, дрожа от возмущения.
– Вообще-то между нормальными людьми дела так не делаются, – обиженно вздохнул я.
И зачем я сказал эту дурацкую фразу?
Он сразу же резко вскочил с кресла, и кинулся на меня, замахиваясь для удара кулаком правой рукой, но я вовремя слетел с кресла, и он, промахнувшись, упал на него всем телом. Тогда я сзади заломал ему левую руку, и прижав его спину своим правым коленом, продолжал удерживать его в таком положении.
– Старый развратник! Тебя обязательно посадят! – орал он.
По моему лицу струился пот. Машинка на кухне продолжала гудеть и вибрировать. Его тело как будто в такт машинке тоже гудело подо мной и вибрировало.
– Нам надо поговорить, но как цивилизованным людям, – сказал я, продолжая заламывать его левую руку.
– Это ты-то нормальный, цивилизованный?! – зашелся он издевательским смехом.
– Не важно, какой я, и не важно, какой вы!
– А что же тогда важно? – спросил он тихо, кажется, немного успокоившись.
