Тамара Уманская - Граница. Таежный роман. Пожар
Они молчали. Они давно уже молчали. Много дней. С тех пор как Альбина уехала. А потом она вернулась, но они продолжали молчать. Потому что вернулась не та Альбина, о которой они могли говорить.
Горлышко бутылки звякнуло о край стакана. Стакан исчез из светлого круга, а затем снова появился — уже пустой. Ночь стояла за окном, теплая летняя ночь. Даже душная. Ворон снял влажную от пота рубашку и швырнул ее на пол, остался в одной майке. Татьяна Львовна словно очнулась, схватилась за спицы и провязала несколько петель. И снова застыла, глядя в стену. А Ворон сидел лицом к двери и смотрел на нее, не отрываясь, будто надеялся силой своего взгляда втянуть Альбину в эту дверь.
В такие чудные ночи спать грешно. Народ и не спал. В открытых окнах плескалась музыка — где магнитофон, а где гитара, сопровождавшая нестройный, но душевный хор. Пожилые люди степенно прогуливались по ярко освещенным улицам, парочки прятались от света фонарей за спасительной листвой деревьев.
Альбина возвращалась домой. На ней было коротенькое белое платьице в обтяжку на тоненьких лямочках. То ли ей было все равно, что надеть, то ли она специально выбрала такое — на белом хорошо видно. Впрочем, в данный момент назвать ее одеяние белым можно было только с большой натяжкой. Спереди платье покрывали темные пятна, а сзади оно было измятым и сплошь бурым от налипшей грязной земли. Травинки запутались в ее растрепанных волосах. Она шла, чуть покачиваясь на высоких тонких каблуках. Не то чтобы пьяная, а так, навеселе. Альбина курила на ходу, нервно сбивая пепел резким щелчком указательного пальца.
Две немолодые тетки в костюмах джерси — а куда еще надеть дефицитные тряпки в крохотном захолустном городке, как не на вечерний променад? — медленно прогуливались по асфальтированной дорожке, как вдруг из теплой благоухающей темноты навстречу им вышла Альбина. Она невидяще прошла между ними, будто сквозь них. Глаза ее были полуприкрыты.
Тетки на мгновение остолбенели, провожая Альбину взглядами, пока ее выпачканное землей и травой белое платье не скрылось за поворотом. Одна из них покачала головой — скорей, сочувствуя, чем осуждая, а другая даже сплюнула от возмущения и бросила вслед Альбине короткое выразительное словцо.
Альбина не слышала. А если б и услышала, то не обиделась бы. Какие могут быть обиды? Она сама выбрала для себя такую жизнь. Другой не получилось, она пыталась с ней расстаться, а ей не дали. Значит, это ее новая жизнь, и она может делать с ней все, что захочет.
Тетки медленно двинулись дальше, дошли до поворота, остановились, кося глазами на маячившее вдалеке грязно-белое пятно. Весь городок знает, какие фортели выкидывает эта беспутная девица. Ведь ни одного не пропускает — ни старого, ни молодого, ни холостого, ни женатого. Бабы уже мужей прячут, не говоря о сыновьях. И как все это терпит ее собственный муж? Найдет он на нее управу в конце-то концов или нет? Не тот нынче мужик пошел, не тот! В наше время знаешь, что бы сделал с такой сучкой? На одну бы ногу наступил, за другую дернул и разодрал бы напополам, во как! И суд бы его оправдал.
Они вовсе не были так кровожадны, эти тетки в выходных костюмах. И, пожалуй, не в оскорбленной добродетели было дело. Просто Альбина была так красива… Пьяная, в грязном платье, со спутанными, клоками торчащими волосами — она все равно была невероятно хороша. Отчаянная, смертельно опасная красота погибшей женщины. Она была прекрасна своей тонкой гибкой фигуркой, своим равнодушным отсутствующим лицом, как бы повернутым в другой мир, никому не видимый, своей неверной колеблющейся походкой.
Ворон пил. Наливал в стакан водку, подносил ко рту, выпивал залпом. Некоторое время сидел, отупело глядя перед собой, и вновь принимался смотреть на дверь, прожигая ее ненавидящим взглядом.
Дверь открылась, и вошла Альбина. Стакан на миг застыл в руке особиста и со стуком вернулся на стол. Татьяна Львовна охнула, прижала руки к груди и посмотрела на Альбину с мольбой: не надо, ягодка моя, не надо так…
Альбина постояла, прислонившись к косяку, посмотрела на ставшую уже привычной картину немого осуждения, уронила на пол свою маленькую белую сумочку, отшвырнула ее ногой и пошла к столу. Взяла бутылку, посмотрела, прищурившись, сквозь нее на неподвижно сидящего мужа, усмехнулась и вылила остатки водки в граненый стакан. Выпила не торопясь, как воду.
Особист наконец взорвался.
— Так, все! — взвыл он. — Хватит, погуляла!
Альбина поставила стакан и снова взялась за бутылку. Потрясла над стаканом и посмотрела на несколько капель, которые упали из горлышка, с доброжелательным интересом.
— Ты п-посмотри на меня! — Ворон повысил голос почти до крика. Ему казалось, что так она его услышит.
Альбина послушно посмотрела на мужа, но ничего интересного не увидела. Потом придвинула к нему пустую бутылку, словно возвращая любимую игрушку и желая утешить его этим.
— Ты позоришь меня перед всем гарнизоном, — с надрывом произнес Ворон.
Альбина стояла, покачиваясь, опершись обеими руками о стол. Она подумала и сообщила мужу:
— Ты — хороший, я — плохая.
Особист вскочил, отшвырнув стул, и бросился к ней. Она инстинктивно отпрянула, но в следующее же мгновение засмеялась над своим страхом и протянула насмешливо тонким детским голоском:
— Ой!
Ворон схватил ее и прижал к серванту — посуда за стеклом отозвалась жалостливым дребезжанием. Альбина пожала плечами и отвернулась. Ворон смотрел на нее, такую ненавистную, такую желанную.
— Я люблю тебя! — со стоном проговорил он и сам испугался своего хриплого воющего голоса. — Я жить без тебя не могу!
Он отдышался, помолчал. Потом схватил жену за плечи, тряхнул. Ваза с букетом ромашек свалилась с серванта и разлетелась на множество осколков. Альбина досадливо повела плечом.
— Ты сломала меня! — шепотом закричал Ворон. Что-то булькало у него в горле, он скрипел зубами, швыряя в равнодушное бледное лицо свои обиды. — Я даже ударить тебя не могу…
Альбина смотрела поверх его плеча, рыхлого, потного. Смотрела без особого интереса, но терпеливо, вежливо, как воспитанный человек смотрит скучный спектакль, стесняясь покинуть зал посреди действия. Надо дождаться антракта.
— Ты — хороший, я — плохая, — повторила Альбина и невозмутимо посмотрела мужу в глаза.
Но Ворона уже понесло. Вся его боль, вся обида, ревность, отчаяние, злость — все это хлестало из него мутным потоком, он едва успевал облекать в невнятные слова свои бурные эмоции.
— Какой-то слизняк… певун безголосый… — выплевывал он, задыхаясь и хрипя, — и ты за ним… Кошка! А он боится меня, принц твой!
