Тамара Уманская - Граница. Таежный роман. Пожар
ГЛАВА 18
Говорят, что человек, уехавший из дому, первую половину пути думает о том, что он оставил, а вторую о том, куда он едет. Путешествие Марины длилось всего двадцать минут, но данное правило было вполне справедливо, потому что на самом деле это был переход в иную жизнь, в иное состояние. В начале пути она терзалась чувством вины, угрызениями совести, но чем ближе была встреча с любимым, тем более овладевали ею радость и предвкушение необъятного счастья. Ванечка… Родной, любимый…
Тяжелая сумка на длинном ремне била ее по бедру. Стетоскоп, шприцы, ампулы с лекарством. Можно сказать, что гипертония бабы Веры служила Марине верным алиби. Но, пожалуй, было наоборот. Баба Вера жила одна на отшибе. Когда-то шумная людная деревня стала частью районного центра и запустела. Народ перебрался на центральную усадьбу, в пятиэтажки со всеми удобствами. А баба Вера уезжать не захотела. Дом был еще крепким, здесь она прожила не один десяток лет, здесь родила и вырастила детей, здесь умер ее муж… Да и куда девать немудреное живое хозяйство — козу, десяток куриц? Даже кот Мордан не стал бы жить взаперти, такой разбойник, все бы ему на вольной воле шастать! А в городской квартире мыши не водятся — помрет с тоски Мордашка.
Так и жила она одна-одинешенька, копалась в огороде, если были силы. Ближайшие соседи, до которых надо было идти с версту по заросшей тропинке мимо заброшенных, провалившихся деревенских домов, время от времени навешали бабу Веру — жива ли еще старуха? Раз в месяц приходила почтальонша с пенсией и письмами от дочерей. Чаще всех бывала Марина — измеряла давление, слушала изношенное сердце.
Еще издали Марина услышала стук топора. Удивилась. Баба Вера передала ей через почтальоншу, что слегла с ужасной головной болью (действительно, давление поднималось, упорный антициклон не собирался уходить — в этом смысле баба Вера могла дать сто очков вперед любому барометру). Не может она в таком состоянии колоть дрова! Или кто-то из соседей решил помочь? Толстые березовые чурбаны давно уже были свалены на поляне между домом и баней, баба Вера сетовала, что надо бы расколоть да сложить в поленницу, чтобы просохли…
Марина обошла пышный куст черемухи, повернула к баньке и замерла. Никита, голый по пояс, азартно и ловко расправлялся с огромным чурбаком. Удар — и толстый обрубок раскололся напополам. Голощекин подобрал одну половину, установил ее поудобнее и тремя-четырьмя взмахами топора нащепал несколько ровных аккуратных полешков. Вокруг него по траве были разбросаны вороха этих белых, словно сахарных поленьев. Он остановился, вытер пот со лба и заметил Марину.
— Никита! А… что это ты? — растерянно пробормотала она.
Голощекин выбрал чурбачок, установил на колоду, поглядел, поправил, чтобы стоял ровнее, взмахнул тяжелым колуном — и чурбан развалился пополам. Никита с удовольствием посмотрел на свою работу и только после этого ответил:
— Уф! Ну что? В гарнизон приехал, домой, а тебя нет.
— А-а… — протянула Марина.
Он расколол еще один чурбачок и объяснил весело:
— Ну, думаю, что? К бабе Вере пошла? Я не ошибся!
Никита набрал огромную охапку дров и направился через поляну к баньке. Марина бросилась за ним. Голощекин уже ступил на черный провалившийся порожек, когда Марина вскрикнула срывающимся голосом:
— А!.. Никита, Никита! Ты вот сюда складывай! Баба Вера велит вот сюда складывать, у порожка.
Колени ее дрожали. Марина была уверена, что Иван уже там, в баньке. Если Никита войдет…
Голощекин с грохотом свалил дрова туда, куда указала Марина, и покладисто кивнул:
— Ну хорошо, — и расплылся в широкой улыбке. — Что ты так волнуешься?
Не умела Марина лгать, ох не умела. Она из всех сил старалась казаться веселой и беззаботной, но губы ее дрожали, в глазах метался страх. Никита смотрел на нее с наслаждением — ну, что ты еще придумаешь, дурочка? Ишь, трясется вся, побелела… Перехитрить думаешь? Кого? Никиту Голощекина?! Вот вы где у меня — тут, в кулаке! Захочу — разожму, дам маленько вздохнуть, а захочу — так сожму, мокрое место останется.
— Ты не жди меня! — весело тараторила Марина, прикрываясь розовой ладонью от солнца и мучительно всматриваясь за спину Никиты, туда, где в срубе тускло блестело крохотное закопченное окошко. — Я не скоро потом приду. Иди домой.
Так и есть! За треснувшим стеклом белело встревоженное лицо Ивана.
— Как это?! — возмутился Никита. — Как это я могу тебя одну оставить? Моя жена такая пужливая стала. Нельз-зя!
Он дурашливо захохотал и приобнял Марину. Она растерянно улыбалась. Никита отпустил ее и пошел через полянку — дальше колоть дрова. Марина глянула в окошко и кивнула Ивану: вижу, знаю, что ты здесь, ну, подожди немного, милый… Иван кивнул ей в ответ, губы его зашевелились, но Марина не поняла, что он говорит, ей показалось, что Никита стоит за ее спиной и тоже смотрит на Ивана. Она резко обернулась. Нет, он был далеко, увлеченно махал тяжеленным колуном, и поленья так и сыпались с колоды.
Марина все еще верила, что Никита оказался здесь случайно. Пошел за ней, увидел сваленные возле бани березовые чурбаки и решил помочь. Он ведь часто слышал от Марины, что баба Вера стара и одинока, часто хворает, вот и решил помочь.
Она еще раз оглянулась, чуть приподняла руку, пошевелила пальцами. И пошла в избу.
А Никита старательно колол дрова, таскал их к бане и укладывал… Сначала у порога, потом вдоль стены…
Марина измерила бабе Вере давление. Давление, конечно, оказалось высоким, но все-таки не запредельным, как пару дней назад, когда баба Вера лежала пластом и не могла даже встать. Марина окинула взглядом избу. Ну, конечно, вставала! Хоть и просила ее Марина не делать этого. Да разве бабу Веру уговоришь. Чуть отпустит — и побежала! Пол недавно вымыт, в плошке у Мордана свежее молоко, а в сенях Марина приметила два ведра воды. Полнешеньки… А теперь лежит смирно, будто и не поднималась вовсе.
Марина отломила кончик ампулы, набрала в шприц полупроцентный раствор дибазола, протерла спиртом сгиб локтя. Вены у бабы Веры были хорошие, выпуклые, не промахнешься. Марина подняла шприц, нажала поршень, чтобы вытолкнуть воздух… Баба Вера лежала тихо, как мышка.
— Ну вот, бабулечка, — ласково говорила Марина. — Дела на поправку… Щечки порозовели у нас… Уже и по воду бегала бабуленька, и пол мыла… А доктор не велел.
Баба Вера поджала губы, закрыла глаза и издала жалостный стон. Мол, куда мне по воду, ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу! А сама из-под ресниц наблюдала за докторшей.
Марина тихо засмеялась и осторожно ввела иглу в вену. Она любила бабу Веру за доброту и непобедимый оптимизм. За простое и ясное отношение к жизни.
