Тамара Уманская - Граница. Таежный роман. Пожар
А потом, что они делают потом? Смотрят телевизор. А потом? Иван представил, как Марина раздевается. Он никогда не сидел с ней за кухонным столом, но он знал, как она раздевается, как заводит за спину руки, чтобы расстегнуть молнию на юбке…
У него потемнело в глазах.
Нет. Немедленно, сию минуту найти Никиту и объясниться с ним. Сказать все, как есть, а дальше — пусть будет, что будет. Да и что Голощекин может сделать? Не убьет же? Да если бы и убил! Кажется, любой исход лучше, чем эти мучения…
ГЛАВА 17
Иван наивно полагал, что для разговора с Никитой достаточно одной его, Ивана, решимости. Ему почему-то не приходило в голову, что сам Никита так не думал. Все, что касалось Голощекина, решать мог только сам Голощекин. С Никитой ему приспичило по душам потолковать, сопляку! Ну попробуй, щенок, попытайся, расскажи, что ты там себе напридумывал, а мы посмеемся.
Из баньки Иван выскочил как ошпаренный. Бежал, пока не задохнулся, потом перешел на широкий быстрый шаг. Но чем ближе был дом Голощекина, тем медленнее он шел, тем неувереннее становилась походка. Иван остановился, огляделся растерянно.
Надо все обдумать. Подготовиться. Дело-то серьезное. Как он войдет? Что скажет? А если Марина дома? А если у них гости? Как тогда? Надо найти самые важные, самые настоящие слова… Чтобы Никита все правильно понял, чтобы не обиделся! Ну да, не обиделся! А ты бы на его месте не обиделся? Любимую жену уводят… А если драться полезет? Ну глупо как-то. Ну подеремся. А если заплачет?
— Ба! Какие люди!
Иван вздрогнул и покраснел. Сияющий Никита Голощекин спрыгнул с крыльца и бросился к нему. Ивану вдруг показалось, что Никита слышал его мысли. Да нет, глупости, разве мысли можно слышать?
Смущенный Иван пожал дружески протянутую, крепкую голощекинскую руку.
— Здравствуй, Никита.
Никита, не отпуская, сжимал его руку, тряс, заглядывая в глаза.
— Здравствуй, здравствуй. Давно не виделись. Ну давай обнимемся!
Иван оглянуться не успел, как обнаружил, что барахтается в сильных руках Голощекина, словно марионетка; Никита тряс его, обнимал, похлопывал по плечу.
— Ну как жизнь?
Иван наконец вырвался из этих дружеских объятий и машинально ответил полузадушенным голосом:
— Да нормально… — Потом мучительно покраснел и растерянно начал: — Слушай, Никита… Я шел, чтобы сказать тебе…
— Да? — с готовностью кивнул Голощекин и посмотрел на Ивана такими внимательными, такими добрыми глазами верного и сочувствующего друга, что у того сжалось сердце.
Иван растерял все приготовленные речи и бестолково забормотал:
— Понимаешь, я понимаю… то есть я думаю, что ты поймешь… то есть… в общем, больше так продолжаться не может! — в отчаянии выпалил он и смущенно посмотрел на Никиту, ожидая его реакции.
Голощекин отвернулся, покачал головой, лицо его окаменело, на миг превратилось в трагическую маску. Он прерывисто вздохнул, сжал кулаки, стукнул ими друг о друга, но справился со своими чувствами и обратил к Ивану помрачневшее, но твердое и спокойное лицо.
— Вань… Ты, конечно, прав, что… Да, так больше продолжаться не может! — воскликнул Голощекин и задохнулся от переполнявших его эмоций. — Молодец. Первый об этом заговорил.
Голощекин замолчал, собираясь с силами. Страшная пауза длилась бесконечно. Иван ждал продолжения голощекинского монолога с ужасом и восторгом человека, стоящего на краю пропасти. Нервы его были натянуты до предела.
Голощекин закрыл лицо руками и глухо промолвил:
— Ваня, извини ты меня…
У Ивана навернулись на глаза непрошеные слезы. Голощекин отнял руки от побледневшего мужественного лица и, глядя прямо в глаза Ивану, признался решительно:
— Подставил я тебя крепко! Паришься ты сейчас на этих болотах! — В голосе Никиты послышалось даже что-то, похожее на рыдание.
Иван обомлел. О чем он? О каких таких болотах? Он что, ничего не понял?
— Да я не об этом!
Голощекин схватил его за плечи, тряхнул и перебил горестно зазвеневшим голосом:
— Да нет, о том, о том! Об этом!
Иван смотрел на него, ничего не понимая. Никита производил впечатление человека, который изнемог под тяжким бременем сознания своего греха, устал от угрызений совести и решил наконец облегчить душу горьким признанием. Он ничего не видит и не слышит, высказывая то, что наболело на душе.
— Штрафная у тебя из-за этого Васютина? Я… — Никита с трудом проглотил стоявший в горле комок. — Пойми ты, я хотел как лучше, поэтому и взял твое отделение! Тебе долго там еще?
Он тревожно заглянул Ивану в глаза. Лицо его прямо-таки лучилось добротой, озабоченностью, дружеским сочувствием. Ивану стало тошно. Вот сейчас, в эту минуту, бросит он в доброе, сочувствующее, виноватое лицо Никиты ужасную правду… Ведь он, в самом деле, еще виноватым себя считает! Да знал бы он, как Иван-то сам перед ним виноват… Что значит — «знал бы»? Вот сейчас и узнает.
— Да мне там… еще месяц… — пролепетал Иван, криво улыбаясь и всем своим видом показывая, что месяц — это пустяки, о чем говорить. — Послушай, Никита, я просто… — предпринял он почти безнадежную попытку.
Никита внимательно оглядел его и сокрушенно покачал головой:
— Что-то ты исхудал! Бледноват стал! Или мне это кажется? — Он добродушно подмигнул.
Иван смущенно улыбнулся:
— Кажется.
Голощекин захохотал, подхватил его под руку:
— Кажется, говоришь? Ладно, верю. А ну-ка пойдем ко мне домой, разберемся с цветом твоего лица!
Иван упирался, уже и не пытаясь ничего объяснить Никите. Просто ему хотелось прекратить этот бессмысленный, мучительный разговор и сбежать. Исчезнуть, сгинуть, куда-нибудь подеваться. Да хоть сквозь землю провалиться! Но Голощекин тащил его, крепко ухватив за плечо, и радушно приговаривал:
— Мой дом — твой дом. Ты же мне друг! Друг? — Он шутливо ткнул Ивана кулаком в бок.
— Друг… — обреченно пробормотал Иван, поневоле волочась следом.
— Тогда пойдем! — с энтузиазмом покрикивал Никита. — Пойдем, пойдем! Не отставай!
— Может, не надо? — слабо протестовал Иван.
Никита хохотал, размахивал свободной рукой.
— Я тебе расскажу о твоих солдатах. Орлы! Ей-богу! Орлы, а не солдаты!
Иван попытался вывернуться из дружеских объятий, освободиться.
— Слушай, неудобно как-то…
Но Голощекин забежал вперед, запрыгал перед Иваном, замельтешил, так что у Столбова закружилась голова… Подхватил его с другой стороны, потащил к крыльцу, болтая, простодушно подшучивая и смеясь собственным шуткам.
— Ладно тебе! Неудобно! Неудобно знаешь что? На потолке спать. А почему? Правильно! Потому что одеяло сползает! Ха-ха-ха! А Маринка знаешь как обрадуется! Что ты!
