Елена Ярилина - Колдовская любовь
То ли Наташка передумала нападать на меня, то ли и не собиралась вовсе, а просто так шутила, но только она кинулась поддержать меня. На ногах она стояла нетвердо, и в результате ее «дружеской» поддержки я упала не на спину, как должна была бы, и даже не на бок, а прямо на живот и заорала дурным голосом. В полном ужасе от случившегося я даже не пыталась подняться, а так и лежала, продолжая орать дурниной. Наташка, то ли осознав содеянное, то ли просто за компанию, плюхнулась на мокрую землю рядом со мной и принялась тоже реветь, выводя рулады басом. Совместными усилиями мы подняли такой шум, что ничего удивительного не было в том, что через пару минут надо мной уже слышались голоса нескольких человек, в том числе и Тимофея.
— Ты что, вообще обалдела? Разве можно в твоем положении так напиваться? — «нежно» приветствовал меня бывший муж.
— Это я ее уронила, — похвасталась Наташка. Появление Тимофея быстро вернуло ей хорошее настроение. — И сама тоже свалилась, вот умора! — И она закатилась визгливым, пьяным смехом.
— Сам ты пьяный, — возразила я ему, прислушиваясь к своим ощущениям. Внутри меня нарастала острая, режущая боль, и я застонала.
— Долго ты еще собираешься здесь сидеть? Не лето, уже. Вставай! — Он сильно потянул меня за руку, но вдруг заговорила Федосья, невесть откуда здесь взявшаяся:
— Осторожнее, Тим! Что ты как медведь? — Она нагнулась надо мной. — Вставай, Тонечка, вставай, обопрись на меня и вставай, вот так, вот так. Ничего, Бог милостив, авось обойдется. А дома я травку тебе заварю, у меня как раз есть подходящая, — уговаривала она, видимо, не только меня, но и себя, потому что голос у нее дрожал.
Поднявшись с ее помощью, я вновь прислушалась к себе, вроде бы ничего, ноги только дрожат противно, но это от испуга, это ничего. Но тут новая, еще более сильная волна боли накатила на меня.
— Господи! Как же моя девочка?
— Чего ты ревешь, дура? — ухмыльнулась Наташка, уже давно поднявшаяся с земли, и полезла обниматься к Тимофею, но он оттолкнул ее, и она вновь свалилась кулем.
Я почувствовала, что плотные мои колготки становятся мокрыми, и ухватилась покрепче за Федосью. Глядя на Тима, я прошипела:
— Если я потеряю ребенка, нашего ребенка, если девочка умрет, то тебе тоже не жить. Все случилось из-за тебя.
Я все-таки отключилась. Временами сознавала, что еду в какой-то машине и меня немилосердно трясет, при каждой встряске я издавала стон. Помню ласковый голос Федосьи, уговаривающей еще немного потерпеть, и тревожный голос Тимофея, все время задававшего тетке какие-то вопросы. И помню боль, жуткую, нестерпимую боль, которая раздирала мне все внутренности.
В больнице я снова очнулась, причем на руках у Тимофея, видимо, каталки не было, или он не стал ждать, пока ее найдут, и понес меня на руках. Рядом с высоким Тимом катилась маленькая женская фигура в белом халате и отрывисто ругалась на него, словно тявкала:
— Ты куда полетел, мужчина? Куда? Ведь нельзя же, говорю тебе русским языком, что нельзя, а ты прешься! Да еще одетый!
Слон и Моська, подумала я.
Девочка родилась живой и даже запищала, но так слабенько, словно это был мышонок. Я задрожала вся с ног до головы от ее голоска и протянула нетерпеливо руки, но мне ее не дали и даже не показали, а торопливо понесли куда-то. Увидев, что уносят моего ребенка, единственную родную мне душу на этой земле, я стала кричать и биться в руках удерживающих меня врачей. Вмешалась старая акушерка и усмирила меня без всякого укола.
— Ничего плохого ребенку твоему не сделают, — сказала она. — Наоборот, ей помогут, девочка родилась слабенькая, недоношенная, ее положат в такой специальный боксик, она там полежит, окрепнет, а потом тебе ее принесут.
— Хочу ее видеть, — только и смогла пролепетать я.
— Увидишь, завтра увидишь.
Было душно, влажно и все время что-то звенело в воздухе вокруг меня. Женщины в палате еще спали, значит, раннее утро. Голова у меня кружилась, и я ощущала сильную слабость. Вот какие-то звуки стали доноситься из коридора, наверное, уже скоро мне принесут мою девочку. Вдруг дверь бесшумно открылась, и вошел Тим в белом, застиранном халате, который был ему мал, оттого сидел на нем вкривь и вкось. Я не очень удивилась, словно ждала его прихода. Тим встревоженно огляделся по сторонам, убедился, что все, кроме меня, спят, и подошел к моей кровати. Неловко опустился перед ней на колени, коснулся губами моей руки, лежащей поверх одеяла.
— Прости ты меня, дурака проклятого, прости. Я не думал, что так все ужасно получится, прости меня.
— Ничего, все хорошо. — И я попробовала улыбнуться ему непослушными губами. — Самое главное, что девочка наша жива. Ты знаешь, я хочу ее Катей назвать, правда, хорошее имя? Так бабушку звали.
Он кивал в ответ на мои слова и все время тревожно вглядывался в меня, словно что-то его во мне не устраивало, может быть, я слишком бледная? Я хотела повернуться на бок, но у меня не получилось, звон вокруг меня все нарастал, стал таким громким, что уши закладывало.
— Что это так громко звенит все время? — спросила я уже не шепотом, а в голос, потому что надо было перекрикивать шум.
Лицо Тима исказилось, и он торопливо спросил:
— Тебе плохо, позвать врача?
Я удивилась:
— Да нет же, говорю тебе, мне хорошо, так легко, прямо летаю, вот только шум мешает.
— Ну ладно. Ты поправляйся скорее, а я пойду, еще застукают меня здесь. — Он опять поцеловал мою руку — и стал подниматься с колен — и вдруг застыл, глядя куда-то под кровать.
Дверь палаты приоткрылась, неспешно вплыла медсестра с градусниками, увидела Тима, который застыл столбом, и чуть градусники не выронила.
— Совсем эти папашки ополоумели! — закричала она, оправившись от неожиданности, и перебудила своим криком всю палату. — Вон отсюда, сейчас охрану позову! Вы меня слышите или нет? Вы же инфекцию нам занесете!
Тим вскочил на ноги, как-то хищно осклабился, схватил медсестру под локоть и, невзирая на ее сопротивление, подтащил поближе к моей постели.
— Гляньте! Это что такое? Вы куда смотрели, медики, мать вашу! Дрыхли небось всю ночь! — заорал Тимофей во всю мощь своих легких, подтаскивая медсестру все ближе, словно нашкодившего котенка, и тыча в мою сторону свободной рукой.
Медсестра перестала вырываться, поглядела куда-то на пол, потом сунула зачем-то Тиму градусники и полетела вон из палаты.
— Пал Иосич, Пал Иосич, беда у нас, беда!
Вся эта кутерьма вокруг меня была забавной, меня начал душить смех, но смеяться не было сил, я почувствовала, что задыхаюсь и теряю сознание. Последнее, что я слышала, — это как кто-то, семеня рядом со мной, все повторял:
