Елена Ярилина - Колдовская любовь
Медсестра перестала вырываться, поглядела куда-то на пол, потом сунула зачем-то Тиму градусники и полетела вон из палаты.
— Пал Иосич, Пал Иосич, беда у нас, беда!
Вся эта кутерьма вокруг меня была забавной, меня начал душить смех, но смеяться не было сил, я почувствовала, что задыхаюсь и теряю сознание. Последнее, что я слышала, — это как кто-то, семеня рядом со мной, все повторял:
— Сейчас, сейчас, успеем, ты потерпи только, совсем немножко потерпи.
Открыла глаза и не поняла, где нахожусь. Какая-то маленькая белая комната, я лежу в кровати, рядом со мной на полу стоит какая-то сложная штука на длинной ноге, тонкая трубочка от нее тянется к моей руке да еще и примотана к сгибу локтя. Что происходит? — спросила я чуть ли не вслух и тут же осеклась, увидев кресло ближе к изножью кровати. В кресле, откинувшись, с закрытыми глазами сидела Федосья, дремала, видимо. Лицо ее было, как всегда, красивым, но слишком бледным, под глазами темнели круги. При виде Федосьи я как-то все сразу вспомнила: что родила недавно, что приходил Тимофей, что случилось что-то со мной. Вот не повезло Федосье, только что сама из больницы, а тут я еще подвела всех, неудивительно, что у нее такой усталый вид. Я пошевелила свободной рукой и слегка повернулась. Никакого особого труда мне это не составило, но кровать подо мной предательски заскрипела, от этого скрипа Федосья встрепенулась и открыла глаза.
— Очнулась? Вот и хорошо. Как ты себя чувствуешь, девочка моя?
— Да ничего вроде, — откликнулась я неуверенно. — А вот вы здорово замучились со мной.
— Пустяки. Главное, что все нормально с тобой и с ребенком. Мне Тим сказал, что ты ее решила Катей назвать?
— Ага, Катей, Катюшей. А сейчас что, сегодня или завтра? — И, видя ее непонимающий взгляд, нетерпеливо пояснила: — Когда я еще в родилке лежала, то мне пожилая акушерка обещала, что девочку мне завтра утром принесут. Ну вот, а утром все и случилось, ребенка я так и не увидела. Так сейчас тот же день или уже другой?
— Родила ты позавчера вечером. Девочке уже третий день, но тебе ее еще не приносили, ты же без сознания была, да еще и под капельницей. Не переживай, ее непременно принесут, как только будет можно. Молоко к тебе еще только начинает приходить, ты же раньше времени родила, организм перестраивается, нет никаких причин волноваться.
Я с беспокойством ощупала мою грудь. Ощущения внутри были не слишком приятными, несколько болезненными даже. Федосья улыбнулась мне:
— Что, гудит молочко-то? Грудь наливается, значит, сама сможешь кормить.
— А что это за палата такая, почему я здесь одна? Это не реанимация?
— Просто отдельная палата. Мы с Тимофеем подумали и решили, что тебе гораздо лучше будет одной.
— А что такое со мной было? — додумалась я наконец спросить.
— После родов, ночью у тебя открылось кровотечение, а никто и не видел. Хорошо, что Тим к тебе пробрался и шум поднял.
— Если я все-таки умру, вы ведь не оставите Катюшку, вырастите ее?
От такого вопроса Федосья всплеснула руками и сделала строгое лицо.
— Что это ты глупости надумала? Врач сказал, что ты на поправку идешь. И дочку свою сама растить будешь, и кормить ее непременно грудью будешь, уж я пригляжу за тобой, а то взяли моду младенцев всякой дрянью пичкать. — Она распекала меня полушутливо-полусерьезно, а мне ее ворчанье было приятно.
Утром от скрипа осторожно отворяемой двери я заволновалась: неужели наконец ребенка несут? Но в дверь неуверенно просунулась встрепанная голова какой-то зачуханной девахи. Голова повертелась по сторонам, любопытные глазки разом все обежали, увидели, что я одна и уже проснулась, и деваха вдвинулась целиком. На ней был теплый байковый халат пунцового цвета с крупными зелеными и желтыми цветами, до того яркий, что аж глаза резало с непривычки. На голове у нее небрежно вились выкрашенные в соломенный цвет волосы, на руках посверкивали остатки маникюра, в общем, как мне показалось, девица была с претензиями на красоту и почему-то напомнила мне Симку.
— Привет! Ты как? Получше? А здорово у тебя тут!
— Спасибо, уже получше. А мы знакомы? Я что-то тебя не помню.
— Спрашиваешь! — слегка обиделась девица. — Ты же в нашей палате чуть не померла, и померла бы, кабы не твой мужик. Так ничего он у тебя, симпатичный такой.
— Однако! — вытаращила я глаза. Это что же, она ко мне из-за Тима пришлепала? Ну не мужик, а прямо Казанова какой-то! А у нас в деревне его все за дурачка числили, вот тебе и дурачок, на ходу подметки режет!
— Ох! И чудачка же ты! Говорю с тобой, а ты ровно и не слышишь, глазищи куда-то уставила, как неживая. Ты это, давай завязывай, у меня ж нервы не железные.
— Больше не буду, я просто задумалась.
— Бизнесмен он у тебя или как? — задала она вдруг неожиданный вопрос.
— Бизнесмен, — не совсем уверенно согласилась я.
— Я так и думала! — всплеснула руками девица, и глаза у нее аж загорелись. — И большой ларек у него?
— Нет у него никакого ларька. Лошадей он разводит.
— Лошаде-ей? Так это ж не бизнесмен никакой, это ж фермер, фу-у, а я-то думала! А деньги-то у него откуда?
— Так все оттуда, от лошадей! А почему ты думаешь, что у него денег много? — додумалась я поинтересоваться.
— Ой, тоже мне загадка века! А это что? — И она широко развела руки, словно намеревалась обхватить всю палату.
— Что — это? — весьма глупо переспросила я.
— Ты это, дурочку-то из себя не строй, — принахмурилась девица, — уж теперь ничего не скроешь. За палату мужик твой платил? Платил. А она не дешевая, палата эта. А врачам и сеструхам в карманы сколько насовал? Думаешь, никто не знает? То-то. Только зря он совал им, ничего делать не будут, ни без денег, ни за деньги, уж так заведено здесь. Даже и не мечтай!
— Разве эта палата за деньги?
У девицы стало такое насмешливое выражение лица, что я поспешила оправдаться:
— Я же без сознания была, не знаю, кому он там и за что платил. А ты местная?
— Не-а, не местная. С Орловской области я, слыхала, наверное? Вовка мой служил там у нас в части, цельный год болтался. Вот на танцах меня и заприметил, и ну за мной ухлестывать! У меня ухажер-то был, я ведь девка видная, но он враз отбил, налетел как коршун и отбил. — И она поправила локон, сползающий на лоб, бессознательно-кокетливым жестом женщины, знающей себе цену. — Уж как он добивался меня, как обхаживал, ровно голубь вокруг голубки кружил, да не на таковскую напал! После свадьбы, говорю, хоть ложкой хлебай, а до того ни-ни. — Она мечтательно вздохнула, припомнив, видно, те золотые свои денечки. От глубокого вздоха грудь ее всколыхнулась.
