Инна Туголукова - Собака мордой вниз
– Продолжайте, пожалуйста, – кивнул Гусев, когда Соня вновь заняла за столом свое место.
– Я вышла из ванной, и сосед передал, что звонил мой начальник и просил поехать на совещание в Петушках. В девять часов утра.
– И у вас не возникло сомнений?
– Конечно, возникли! Но мне негде было их разрешить – ни одного личного телефона. А работаем мы, как вы знаете, с десяти.
– Вы могли бы обратиться ко мне.
– Могла бы, – согласилась Соня. – И даже подумала об этом. Но сочла неудобным тревожить вас среди ночи. Тем более, окажись это правдой, вам показалась бы странной подобная… активность.
Тапир чутким ухом уловил пикантную подробность – ни одного личного телефона рядовых сотрудников, зато открытый доступ к высшему руководству. Ай-ай-ай, какой прокол! Так вот откуда это нахальство! Надо было немедленно менять тактику.
– Вы, конечно же, понимаете, что я не причастен к подобной глупости?!
Соня выдержала эффектную паузу и, только когда лицо коротышки начало багроветь, задумчиво бросила:
– Хотелось бы верить…
– Но это же легко установить! Достаточно запросить в телефонном узле распечатку! В котором часу вам звонил злоумышленник?
– Между двенадцатью тридцатью и часом ночи.
– Ну вот! Вряд ли в это время ваш телефон разрывался от множества звонков!
– Неплохая идея, – одобрил Гусев и нажал кнопку селектора.
В кабинете нарисовалась стервозная секретарша с блокнотиком, и брошенный ею тревожный взгляд навел Соню на некоторые размышления.
– Направьте в телефонный узел Центрального административного округа официальный запрос за моей подписью о распечатке телефонных звонков в период со вчерашнего вечера по сегодняшнее утро на номер… – повернулся он к Соне.
– Думаю, что номер ей известен, – медленно произнесла Соня, пристально глядя на секретаршу.
– Да мы всего-то хотели пошутить! – вспыхнула та. – Надо быть полной идиоткой, чтобы поверить в такую чушь! Кто же знал, что она потащится в Петушки? А если бы ее отправили в Магадан?
– Все свободны, – прервал Гусев ее излияния. – А вы, Соня, пожалуйста, останьтесь.
– Значит, запрос в телефонный узел отправлять не надо? – осведомилась стервозная секретарша.
– Вы догадливы, – сухо похвалил Арнольд Вячеславович. – Жаль только, плохо воспитаны.
– А в чем дело?
– Я бы на вашем месте извинился.
– А чего теперь извиняться? Вы же меня все равно уволите…
Когда дверь за секретаршей закрылась, Соня спросила:
– Вы действительно ее уволите?
– Конечно. Нужно отвечать за свои поступки. А иначе безнаказанность приведет к новым… шуткам. А вы…
Но конец фразы навсегда остался для Сони маленькой тайной, ибо в этот самый момент предатель-желудок, между прочим, пустой со вчерашнего вечера, так яростно напомнил о своем существовании, что Арнольд Вячеславович невольно рассмеялся:
– Да вы просто человек-оркестр.
– Да я сегодня ничего не ела, – смутилась Соня.
– А ведь я тоже ничего не ел, – осознал вдруг Гусев собственное досадное упущение. – Но это мы сейчас исправим. Приглашаю вас на обед. – Он взглянул на часы. – Хотя это уже, пожалуй, файф-о-клок.
– А как же мы уйдем с работы?
– Легко, – усмехнулся шеф.
– Вы какую кухню предпочитаете? – осведомился Арнольд Вячеславович, придерживая для нее дверь.
– Я? – растерялась Соня. – Сейчас – любую. Первую попавшуюся. Вот, пойдемте в «Шоколадницу»!
– Но там же, наверное, только сладкое?
– Там всякое разное…
Они сели за столик в маленькой уютной кофейне, и к ним тут же подошла официантка. Но Соня даже не заглянула в предложенное меню.
– Мне, пожалуйста, крем-суп из шампиньонов, «Римский» салат, блинчики с малиновым сиропом и зеленый чай «Цветы, вышитые на шелке». И как можно быстрее.
– Полагаюсь на ваш вкус, – присоединился к ней Гусев. – Хотите что-нибудь выпить?
– Я за рулем, – вздохнула Соня.
– Тогда это все, – отпустил он официантку.
За трапезой они почти не разговаривали, а когда подали чай, Гусев спросил:
– Вы любите симфоническую музыку?
– Да, – немедленно соврала Соня. – Конечно.
– Мне прислали пригласительный билет на два лица. В Концертный зал имени Чайковского. Не хотите составить мне компанию?
– С удовольствием.
– Тогда нам следует поторопиться…
К сожалению, отношения с серьезной музыкой у Сони были, мягко говоря, перпендикулярные. Конечно, такие мировые шедевры, как, например, «Аппассионата» Бетховена или «Маленькая ночная серенада» Моцарта, она знала и слушала с наслаждением. Но дальше этого дело, увы, не шло. Наверное, сие была не вина ее, а беда, особенно учитывая благотворное влияние классических произведений на рост удоев, злаков и овощей, а главное, на совершенствование человеческой души и стимуляцию всего организма.
Видит Бог, она пыталась заполнить этот досадный пробел в своем воспитании, образовании и существовании на белом свете, но пробить невидимую стену не могла, хоть ты тресни, хоть умри.
Вот почему, услышав первые ноты «Диалогов с Шостаковичем» Родиона Щедрина, Соня поняла, что ее дело – труба. Она тщетно пыталась обрести гармонию, открыться навстречу волшебству, уплыть в волнах чистого духовного экстаза. Но не было ни гармонии, ни волшебства, ни душевного трепета – только какофония разрозненных, травмирующих слух звуков.
И эта ее ужасающая глухота была такой стыдной, такой тягостной, особенно на фоне одухотворенных, восторженных лиц и сияющих глаз, что Соня совсем приуныла. И что же с ней не так, если даже коровы и овощи…
Соня постаралась придать лицу соответствующее моменту выражение и вдруг с ужасом осознала, что глаза ее неудержимо закрываются, а рот, напротив, пытается распахнуться, раздираемый сладкой зевотой. Конечно, если вспомнить, во сколько она легла. А если вспомнить, во сколько встала! А какой чудовищный день выпал на ее долю! И надо же было ей наесться до отвала, развалиться в мягком кресле в теплом концертном зале и распустить уши. «Диалоги с Шостаковичем» – это, конечно, не «Колыбельная» Гершвина, но все же, все же, все же…
Она ругала себя последними словами, впивалась ногтями в ладони и рисовала жуткие картинки. Вот Гусев оборачивается к ней, спящей, и видит, как из ее разверстого рта стекает на грудь липкая струйка слюны. Вот она звучно всхрапывает на весь зал, или, того чище, громко пукает, или, совсем замечательно, тихо испускает кишечные газы. Она зажала рот ладонью. Вот-вот, можно еще заржать дикой лошадью.
В общем, когда смолкли последние аккорды, никто в зале не аплодировал так горячо, так искренне и страстно, как Соня.
…Они припарковались во внутреннем дворике и поднялись на свою площадку по темной, пахнущей жареной рыбой лестнице.
