Владимир Витвицкий - Двадцать пять дней на планете обезьянн
Толстый ствол револьвера уперся прямо в глаза черным, большим, немигающим зрачком, и Мак сразу же забыл все медицинские термины, но заметил, что горячая пустота ствола очень похожа на взгляд русбанда.
Примат выстрелил снова, не давая геврону времени переложить быстрые действия в привычные ему и как надо загнутые в извилинах мысли.
Железный зрачок из черной пустоты плюнул огнем и жаром, и Мак увидел полет смерти у виска, одновременно обжигающий и остужающий, и ощутил что-то еще. Это хранящие его ангелы, или просто любопытные, брызнули в разные стороны со своих насиженных мест. Ангелы-хранители, до поры до времени они прячутся за ушами обезьянн.
Пуля прошла сквозь ангела, но не изменила ни времени, ни направления. Ангел не шелохнулся — ведь его взгляд на линии огня. Он не хранитель, а собиратель, он Темный Ангел Смерти, полеты пуль привычны и не трогают его.
Мак нажал на курок, и из автомата вырвалась длинная очередь. Пули, сдавленные пружиной в магазине, но теперь освобожденные курком и четко передергивающимся затвором, оказались на свободе и, вместе с грохотом и огнем и уже ненужными гильзами, разлетелись — кто куда. Автомат повело, незаметно, но объяснимо, однако три первых пули сумели пробить русбанда насквозь. А пули что надо — и калибр, и скорость, и нормальный сердечник, так что русбанд отшатнулся и завалился на поручни.
Геврон нажал на курок — и в Примата врезались жгучие ракеты, уничтожая мысли, чувства, предположения, разрывая тело. "Хорошо, что на вдохе", — успел подумать он, уже отброшенный ударами пуль на ограждение причала. Однако обезьянн хоть и мягкий, но умирает не сразу. Умереть мгновенно — счастье для русбанда, в этом повезло Мичурину, и не очень — чихаку. Но ему нужно спешить — пока от вдоха остались силы, а четкая тень фьорда еще не поглотила сереющий свет. Нужно успеть убедиться в нежности воды — и Примат перевалил через ограждение, убегая от уже бесшумной темноты в еще живые волны. Он боялся, что не сможет, не успеет, что умрет мгновенно, но чей-то гранитно-серый взгляд помог ему, и уже частью этого взгляда, тяжелым камнем он обрушился в неизвестную ему, но манящую — пусть кажущейся нежностью, воду.
Шуршание крыльев или свежий ветер — взлетел суровый ангел.
* * *35. Двадцать пятый, последний день на планете обезьянн.
Все началось и вот теперь заканчивается на аэродроме, и кому же, как не Маку, если не понимать, то помнить это? Холодный, уже октябрьский Олнцес неуверено выплыл из-за горизонта, остановился и пытается заглянуть обезьяннам в глаза. Обезьянн не меньше двадцати, и глаза у всех разные. Олнцес светит, но не греет, и тем более не слепит и, наверное, лишь по привычке освещает уютный аэродром, и небольшой самолет, и желтый погрузчик, и два гроба на нем, обтянутые русбандскими флагами.
Мак не позволил улизнуть русбанду, зная о течении, прыгнул вслед за ним, в волны, не смотря на перебитую пулей кость, а вздутый пузырь одежды помог удержать на плаву самого себя и не такое тяжелое в воде тело. Позже в легких русбанда не обнаружили воды — он умер, едва ее коснувшись.
Случай этот взбудоражил город — сегодня у морга, а затем и у аэропорта собралось едва ли не все свободное от работы население, но на летное поле допущены были, слава богу, не все.
А в учебнике гевронского Бандерла обнаружила надпись, сделанную рукой Шимпанзун: "Вода должна быть нежной". Он видел эти карандашные буквы, и понимает, что они ни для кого.
А на дне реки полицейские нашли глушитель, брошенный туда русбандом.
А железная палуба причала с царапинами от пуль уже стала городской достопримечательностью.
А если бы он жил вечно или хотя бы тысячу лет, то стал бы не врачом, а скальдом и сочинил бы сагу.
Но он живет в сейчас, и уже заделал два отверстия в стене, а стекла вставили еще раньше.
Олнцес светит, но не слепит, но что-то в нем не так, или так как надо — линию глаз и низкого светила пересекла размытая светом тень. Олнцес не слепит, тень сужается в его желтом взгляде — в тлеющем осенью круглом глазе появилась черная прорезь острого кошачьего зрачка. И эта прорезь подвижна — то ли приближается тень, то ли всматривается глаз, а Мак, не удивляясь предчувствию, спокойно наблюдает за метаморфозой. Впитывая в себя осенью ослабленные лучи, он видит, что к нему, выделяясь из желтого цвета, движется всадник, и Олнцес, не протестуя, блистает у него за спиной. Олнцес на стороне всадника и лучами указывает тому дорогу, а он чувствует лицом слабое тепло этих лучей.
Мак отвернулся от Олнцеса и всадника, от света и тени, не в силах больше отмечать приближение и увеличение. Но взгляд его, похоже, не свободен — теперь он видит седовласого ангела перед собой, в сером плаще вместо крыльев. Взгляд его ужасен, но объясним, он тяжелей гранита, а до плаща можно дотронуться рукой и прикосновением проверить крылья.
Ангел отвернулся, и Мак, не сожалея о потерянной свободе своего взгляда, проследил его взгляд: на летном поле, посреди самолетов, на фоне аккуратных аэродромовских построек стоит большая юрта, а рядом пять стреноженных, но непривязанных коней. А к юрте подъезжает всадник, тот, что из осеннего света, и за спиной у него не то длинный меч, не то какой-то незнакомый музыкальный инструмент.
— Джангарчи, — услышал он слово из другого мира, и это слово произнесла Бандерла. Возможно, она тоже видит всадника? Но смысл слова неизвестен ей — ее губами управляет ангел.
Ангел снова смотрит на него, и Маку вдруг приоткрылись тени чужих снов: падающие окна и порывы целеустремленных листьев, мокрые бревна и готовая осыпаться, влажная земля, кочевник на лохматой лошадке, позади него равнина, а перед ним горы, а за спиною меч и струны, и быстрая река, и синий взгляд ребенка, и запах бензина, и неотложки на лестничных пролетах.
Одетый в черное, или в темное, всадник зашел в юту, и коней уже — шесть. Исчез и ангел, но Мак знает, что все равно он смотрит на него. Исчезли и самолеты, погрузчик и гробы, и лишние обезьянны, остался только он и юрта, и ангельский взгляд.
Он шагнул, не вспомнив о разбитой пулей кости, и сразу же оказался у низеньких дверей. Две резные створки, посеревшие от степного ветра, на них узорчатость из сильных надрезов, непонятные символы и фигуры.
Он потянул створки на себя, наклонился и заглянул в юрту. Но… звук из старого мира — о бетон стукнулись удобные, расчетливо выгнутые, с упорами для предплечий, костыли.
А внутри музыка — то странствующий ангел, уже переменившийся, в полулатах-полускафандре, играет на неизвестном инструменте. Рядом с ангелом, крЩгом, сидят Примат и Шимпанзун, и некто по имени Мичурин, и кто-то по имени Чихак. На них также походные доспехи.
