Наталия Гуревич - Осенний Донжуан
В ожидании Нелюбова Алене пришлось минут двадцать качаться на качелях во дворе ободранной пятиэтажки. Пластиковые окна вульгарно-яркими заплатами белели на бедном рубище старого краснокирпичного дома. Алена сосчитала — их было шесть, два во втором этаже второго подъезда, по два в третьем и пятом этажах шестого подъезда. Алена посчитала все окна на этой стороне дома и прикинула процент пластиковых. Получилось совсем немного. Потом она вычислила процент окон, выкрашенных синей краской. Потом — зеленой. Потом — коричневой. Так она делила и умножала все, куда падал глаз, пока не появился Нелюбов.
Он радушно обнял Алену, поцеловал в щеку.
- Что за странное место? - спросила она.
- Обычная квартира. Из тех, что сдают на часы и сутки. Вроде маленьких гостиниц в Париже, только лучше.
- Зачем это?
- Захотелось спокойной обстановки, чтобы никого. К себе я приличную женщину не поведу. У тебя, как я понимаю, тоже неудобно. А эти кафе с ресторанами достали.
- Да уж чую, - усмехнулась Алена. - Сколько ж ты выпил сегодня?
- Брось! - махнул челкой Нелюбов. - Я еще не все сегодня выпил. - И он потряс красивым пакетом — на нем фейерверком рассыпались цветы и разлетались бабочки.
- Что там?
- Спокойно, девочки! Всего лишь «Мартини». Ну и коньяк, конечно.
Они вошли во второй подъезд и поднялись на второй этаж, в квартиру с пластиковыми окнами. Было тепло. Пахло проституцией. Мебель там стояла середины прошлого века, но впрочем, она неплохо сохранилась. Бордовый ковер над разложенным диваном. Лоскутная дорожка на пути в кухню. Белый с голубыми цветочками кафель в ванной.
Нелюбов быстро накрыл на стол — бутылки, рюмки, стаканы, тарелочки с нарезанными сыром, копченой форелью, ветчиной. Вазочка с маслинами. Другая — с виноградом. Коробка конфет. Пачка дорогих дамских сигарет. Последним штрихом легли на стол тонкая золоченая зажигалка и мобильный телефон Нелюбова.
- Ты хорошо тут ориентируешься, - заметила Алена.
- Это квартира моего приятеля.
- Ты же сказал, что ее сдают.
- Правильно. Мой приятель ее и сдает.
- И часто ты ее снимаешь?
Нелюбов присел на столик, протянул Алене наполненный стакан и ответил:
- Случается.
Он махом осушил свою рюмку.
- О чем ты хотела со мной поговорить?
- Я? По-моему, это ты хотел.
- Разве?
- Нет?
- Конечно, хотел. - Нелюбов положил руку Алене на коленку.
- Нелюбов, прекрати. - Алена медленно столкнула его руку.
- Почему?
- Ты знаешь, почему.
- Это из-за твоего прекрасного Павлика, что ли?
Не дожидаясь ответа, Нелюбов убрался в свободное кресло. Какое-то время они молча пили: Алена с лицом победительницы, которая относится к своей победе как к должному, и от того непонятно, радуется она ей или нет; Нелюбов с лицом транзитного путешественника, которому предстоит пять пересадок, а он на второй же застрял.
- Я иногда думаю, - заговорила Алена, - что это, наверное, счастье, жить так, как ты живешь. Такой, знаешь, автостопщик по жизни. Ничего не теряешь, никому не должен, и весь свет — друзья. Вьется дорога до небес, хочешь - направо, хочешь — налево, и всегда найдется, кто подвезет. Романтика.
Нелюбов слушал, откинув голову на высокую спинку кресла, выставив подбородок и опустив ресницы.
- А иногда я думаю, - продолжала Алена, - что это дикое наказание, жить, как ты. Ночь, дождь, холод и пустая трасса...
- У меня не бывает пустой трассы, - глухо сказал Нелюбов. - Я везучий. - И, взглянув на Лену, спросил: - Значит, ты думаешь обо мне?
Она пожала плечами.
- Конечно, думаю. Иногда. Но я ведь не о тебе одном.
- А о ком еще?
Алена хихикнула:
- Перестань. - Потом повернулась к нему. - Знаешь, ты ужасно самонадеянный.
- Я знаю, - усмехнулся Нелюбов.
- Иногда мне кажется, что ты просто какой-то пережиток нашей юности. Как будто из всего букета выбрали один цветок и законсервировали его всем на память. Цветок красивый, спору нет. Но вот только мода на него проходит. Помнишь, когда-то мы всем кланом читали «Нарцисса и Гольдмунда», и всем был мил гордый дух ветреного художника? Ну вот, я думаю, что сегодня большинство из нас предпочитает другого, Нарцисса. Романтика в стогу по прежнему прекрасна. Ужасно понимание, что с наступлением утра все закончится. А мы проходили уже и стог, и утро, и уяснили: овчинка выделки не стоит. Ты же продолжаешь думать, что это высший дар, за который все прощают и все дают.
- Давай-ка я тебе еще налью, - сказал Нелюбов. - Очень нравится слушать тебя. - Алена заколебалась, но он уже принял решение и налил.
- И, знаешь, я не понимаю, - продолжала Алена, покачивая стаканом и наблюдая, как плещется в нем светлая жидкость. - Не понимаю, почему все изменились, а ты — нет. В этом есть какая-то загадка, какой-то тайный смысл, по-моему. Как будто оставили тебя диким водопадом посреди бюрерской площади, где герань на подоконниках и занавески в цветочек. Как будто для того, чтобы смотреть на тебя и бояться: не возвращайся к прошлому, а то будешь, как он, дикий, неприкаянный пустоцвет.
- Ты меня сегодня просто потрясаешь своей образностью. То водопад, то пустоцвет.
- Не придирайся. Ты понимаешь, о чем я.
- Конечно. Продолжай.
- Знаешь, я не помню тебя серьезным. Даже когда у тебя серьезное лицо, как-то не верится, что это всерьез. Мне так хотелось бы понять, что же по-настоящему имеет для тебя смысл? Нет, все игрушки для тебя. Ты как ракетка пинг-понга: летит мячик — надо отбить. Надоела работа — бросим работу. Кончились деньги — занять денег. Понадобилась работа — найдем того, кто ее даст. Захотелось ласки — позовем женщину. Надоело ласкаться — прогоним. Захочется опять — появится другая. Позвали в гости — придем и будем веселиться. Не позвали в гости — все равно придем... Я без всякого осуждения говорю, я не могу осуждать, потому что просто не понимаю: как это? Как это — без ответственности, без привязанности, без всего того, чем обрастают с возрастом все люди? Почему все мы обросли, а ты — нет?
Она бросила взгляд на Нелюбова. Он улыбался.
- Тебе когда-нибудь бывает страшно?
Он покачал головой.
- Мне не бывает страшно, и я никогда не плачу.
- И ты никогда не думаешь о старости?
- Старость — это миф, придуманный бюргерами, теми самыми, что прячутся за занавесками в цветочек. Этим мифом они пугают юные души, жаждущие превратиться в водопад. Зачем бюргерские мифы тому, кто уже водопад?
Алена вздохнула. Нелюбов подошел к ней и опустился на колени, положив руки на подлокотники ее кресла. Алена выставила стакан, обороняясь. Нелюбов дотянулся до своей рюмки и стукнул ею об стакан. Он выпил и продолжил говорить:
- Я водопад, Алена, я водопад и мое падение вечно. Пока живы воды, наполняющие мою реку, я падаю. В падении нет ничего дурного. Падение, если оно длится вечно, — это полет. Я падаю, разбиваюсь в брызги и падаю снова, любая птица может только позавидовать, потому что птица — если упадет, то уже навсегда...
