Ирина Муравьева - Страсти по Юрию
Удивительно, что его не остановили. Что никто — ни редкие грузовики, ни дорожные патрули — не заметил эту машину, которую болтало то влево, то вправо, при том что она не сбавляла скорости.
Светало, когда Владимиров подъехал к дому. Открыл дверцу и почти вывалился на тротуар. Поднялся на лифте, ничего не взяв с собой из вещей. В коридоре рухнул на пол и потерял сознание.
— Паслушай, Афелия, — сказала Гаянэ, допивая свой утренний кофе. — Как скажешь ты: Юра наш скора вернется?
— Ты думаешь, что па тебе он скучает? — язвительно ответила Офелия. — Он там не адин, с ним жена маладая.
В десять часов утра сестры отправились в подвал: вчера у них кончился хлеб и киндза.
Машина Владимирова, которой не должно было быть у подъезда, стояла прямо напротив дверей, и вся внутренность ее была забита вещами. Они остановились в страхе.
— Кагда он приехал? На чем он приехал? О Госпади Боже! — вскричала Джульетта. — Я знала, чем это все кончится!
Они начали звонить и колотить своими маленькими сухими кулачками по двери в квартиру. Никто не открыл, было тихо.
— А может быть, там его нет? — сказала Джульетта.
— А где он тагда? — прошептала Офелия.
— А может быть, он у нее?
Всегда такая сдержанная Гаянэ закрыла лицо руками и заплакала.
— Он умер! Он умер!
— Какая ты глупая! — забормотали Офелия и Джульетта, пытаясь отодрать от лица Гаянэ ее мокрые ладони. — Зачем сразу умер? Он сильный, он жив.
Бросились звонить Артуру. Артур нянчил Саскию.
— Артур-джан, Артур-джан! — закричали они. — Скарей приезжай, все брасай! Очень плохо!
Артур перешел на армянский:
— Im aghjik![5]
— Скарей приезжай! — умоляли малышки.
— Сh’ yem haskanum![6]
И сестры сдались:
— Ай, куда он паедет? Он старый, глухой! Адин на руках там с ребенком! Пускай лучше дома сидит!
Можно было вызвать полицию, но никого на свете они не боялись так, как представителей власти. Любой, кстати, власти, любых представителей. Они сели на пол у квартиры писателя Владимирова и принялись ждать. За дверью была тишина.
— Наверное, Юры там нет, — решила Джульетта. — Иначе бы он атазвался, канечно. Мы сделаем вот как: Афелия, ты сиди здесь и малчи. А мы с Гаянэ купим киндзу, лаваш и сразу вернемся.
Когда через два часа они вернулись, Офелия смирно сидела у двери. Гаянэ приложила ухо к скважине и вдруг отшатнулась:
— Он стонет! Он там!
Из квартиры слышался глухой стон.
— У нас же ключи! — закричала Джульетта. — Ключи он нам дал!
Сестры в ужасе переглянулись: Владимиров ведь оставлял им ключи. Они там убрали, в квартире, повесили коврик. Кинулись домой искать ключи, ключей нигде не было. Перерыли все, вытряхнули даже перины, посмотрели в чашках и чайниках.
— А он там лежит! Памирает!
— Я буду звонить этой женщине, Зое! — сказала тогда Гаянэ.
Позвонили Зое. Долго никто не подходил. Потом ее голос сказал им:
— Алло!
— Ваш муж там адин. Он лежит, памирает. А мы патеряли ключи.
Все трое заплакали.
— Он, может быть, спит? — сказала она нерешительно. — Я с ним говорила недавно. Вчера. Нет, вру. Дня четыре назад. Все было нормально.
— Пажалуйста, Зоя, скарей приезжай! — рыдали они. — Приезжай, умаляем!
— Я утром приеду, — сказала она. — Ко мне сейчас дочка из Рима летит. Дождусь ее и рано утром приеду.
Положив трубку, Офелия, Джульетта и Гаянэ опять прижались щеками к двери Владимирова. Потом маленькая ловкая Гаянэ легла на пол и попыталсь рассмотреть хоть что-нибудь через щель между дверью и порогом.
— Ну, что ты там видишь? Ну, что ты тамишь нас? — сказали ей сестры.
— Савсем не пайму: то ли Юра лежит, а то ли какая-то тряпка там брошена. Темно очень, не разберу.
— Наверное, нада кого-то пазвать, — вздохнула Джульетта. — Ана не приедет. К ней дочка летит. Канечно, ребенок намного дароже, но Юра ведь очень бальной человек, магла бы его пажалеть, я так думаю.
Зоя приехала через полчаса. Она изо всей силы нажала дверной звонок. Послышался стон.
— Он там, — она повернулась к соседкам. — Полицию нужно и «Скорую помощь».
Когда его укладывали на носилки, Владимиров очнулся. Тот сон его был чистой правдой: она была рядом, ее белизна.
— Ну, вот и пришла! — улыбнулся он радостно. — А то я тебя целовал, целовал…
Санитары спросили, о чем он говорит.
— Он, кажется, бредит, — ответила Зоя.
В машине он опять потерял сознание. В отделении «Скорой помощи» дежурный врач, осмотревший Владимирова, стал сомневаться, что человек, находящийся в состоянии полного истощения, обезвоженный, к тому же терпящий такие боли, мог сам погрузить в машину вещи, проехать расстояние в сто восемьдесят километров (из полиции пришел рапорт: Владимиров находился в розыске) и вернуться обратно домой — к тому же еще по ночному шоссе.
— Это неправдоподобно, фрау фон Корф, — сказал он Зое. — Физически невозможно. Запас его жизненных сил давно кончился.
— Что вы собираетесь делать? — спросила она.
— Перевести его на морфий, иначе он мучиться будет. Кормить через капельницу. Мы можем продержать его у себя не больше трех-четырех дней. Потом, к сожалению, в хоспис.
— О Боже мой! Разве нельзя, чтобы здесь…
— Есть правила, фрау фон Корф. Здесь — лечат.
— Но он же там сразу умрет!
Врач сердито посмотрел на нее.
— Вы говорите, что господин Владимиров — ваш муж. Возьмите его к себе в таком случае. К нему будет приставлена медсестра.
Она опустила глаза.
— Простите, но я не могу. Приехала дочка ко мне на каникулы. И я не хочу, чтобы… Чтобы при ней…
— Я вас не неволю, — ответил он сухо. — Современную молодежь, к сожалению, приучают к тому, что в жизни — все праздник. А он, — врач кивнул на Владимирова, — он мог послужить бы прекрасным примером такого редчайшего мужества, что… Такое на всю жизнь запомнится, вот что.
— Я буду его навещать каждый день.
После укола сознание Владимирова вдруг прояснилось. Он все-таки добрался до Любека и теперь сидел в машине, ожидая, что их погрузят на паром. Вода вдалеке была синей и чистой, у берега — грязной, лиловой и серой. Состояние восторженного ожидания, в котором он находился, с каждой минутой становилось все острее: ему не терпелось отплыть. Все люди, сидящие так же, как и он, в своих машинах, радостно улыбались друг другу, и Владимирову казалось, что все они испытывают то же самое чувство, которое испытывает и он, и всех их ждет то же, что ждет и его: обновление жизни. Он оглянулся назад и увидел, что ратуши и башни старинного Любека уже погрузились в вечернюю тьму, а там, впереди, где синеет вода, по-прежнему яркое солнце. Он вспомнил, что нужно еще что-то сделать, пока он сидит здесь, в машине, и ждет. Но что? Увидеться с ней?
