Тони Блейк - Письма к тайной возлюбленной
Видимо, им двигал тот же неудержимый импульс, поддавшись которому он начат ей все рассказывать, — та глубокая потребность добиться, чтобы хоть кто-то в него поверил. И не просто кто-то — она. Ему необходимо было, чтобы она ему доверяла, знала, что он не такой человек, чтобы сделать подобное.
— Я тебе верю, — прошептала она.
И в эту секунду он вдруг понял, что тот взгляд, которого он ждал, к которому готовился и которого так страшился… его просто не будет.
— Ты меня не возненавидела?! — спросил он, глубоко изумляясь.
Линдси помотала головой, не отрывая ее от подушки, и он увидел, что ее глаза блестят от слез.
— Конечно, нет!
— Ты мне веришь?
Он помнил, что она только что это сказала, — но ему необходимо было услышать это снова.
— Да.
Он судорожно вздохнул, ощущая, как его захлестывает волна облегчения.
— Никто мне не верил. По-настоящему. Никто.
— Кроме Милли? — напомнила она ему.
— Кроме Милли, — подтвердил он. А потом он провел рукой по ее волосам, ощущая острую потребность дотронуться до нее, почувствовать ее присутствие. Она осталась здесь. Даже узнав о нем всю правду, она осталась. И он все еще не пришел в себя от потрясения. — Мне начинает казаться, что у вас с ней гораздо больше общего, чем я подумал сначала.
Тут они оба тихо засмеялись — и это заставило его заметить, что он к тому же и плачет. Надо было надеяться, что Линдси этого не заметила. Тюрьма сделала его жестким — или, по крайней мере, научила его, как важно казаться жестким. Теперь в него въелась привычка никому не давать повода думать иначе… даже сейчас.
— Она и правда была беременна? — спросила Линдси. — Карен?
Его начало подташнивать.
— Да.
— А что с ребенком?
Он покачал головой:
— Я… не знаю.
Оказалось, что про это рассказывать почти так же трудно, как и про все остальное.
— Мы… договорились, что мне не следует присутствовать в жизни ребенка, раз я буду в тюрьме. А она познакомилась с хорошим человеком, который захотел на ней жениться и был готов растить ребенка как своего. Мне казалось, что так будет лучше.
— Боже! — выдохнула она. — Мне так жаль!
Но он только еще раз качнул головой:
— Так было лучше. Я не мог быть отцом. И, наверное, все равно из меня вышел бы отвратительный отец.
— Почему ты так решил?
Он пожал плечами:
— Я сидел в тюрьме. Я не умею общаться с людьми. Я позволил моему псу смотреть, как я занимаюсь сексом. Список можно продолжить.
Тут Линдси засмеялась — и он тоже улыбнулся, несмотря на боль… А потом вдруг оказалось, что он крепко ее обнимает, просто прижимает к себе. И, что еще важнее, она обняла его тоже.
— Спасибо, — прошептал он. — За то, что ты в меня поверила. Другие не смогли.
В ответ она крепче обняла его за шею и поцеловала в щеку.
— Спасибо, что доверял мне достаточно, чтобы все рассказать.
— Мне… до сих пор не верится, что я это сделал.
— Ну, я просто заморочила тебя леопардовым рисунком, — сказала она, снова заставив его рассмеяться.
Ему трудно было поверить, что в такой момент он столько смеется.
А потом Линдси пожала плечами:
— Наверное, нам надо поспать. Завтра у нас непростой день: устраиваем гонки на каноэ, жарим рыбу, коронуем Мисс Рыбку. Мы просто вымотаемся.
Вот так просто. Больше никаких вопросов, никаких разговоров. Он только что признался ей, что он закоренелый преступник, что он десять долбаных лет провел в тюрьме… А она готова заснуть с ним рядом, как будто ничего не случилось.
И тут он совершенно ясно понял, что Милли действительно смотрит на них сегодня. Обычно он считал, что не слишком иерит в такие штуки. Но сегодня он в это твердо верил.
«Милая Джина!
В последнее время я стал лучше спать. Поначалу было трудно, но теперь, похоже, я начинаю привыкать, что я здесь. Гленн говорит, что на это просто нужно время. Иногда я теперь уже не помню своих снов, снов о лучшей жизни и хороших местах. И это были даже не те места, где я был и которые помню, а те, где мне, наверное, хотелось бы побывать.
Иногда мне снится, что я на лодке и плыву по воде, а вокруг меня только открытое море. Это, конечно, просто сон про свободу. А иногда мне снится конь, который скачет по широкой степи, — и, наверное, это сон про побег. А иногда мне снится, что я просто иду по большому ровному полю, направляюсь к растущему вдалеке дереву, но я так до него и не добираюсь. Я иду и иду, а дерево все равно остается далеко. Иногда я думаю, что, может быть, этот сон — про тебя. Но потом мне начинает казаться, что, может быть, я просто слишком много здесь обо всем думаю. В таком месте у человека появляется много времени на то, чтобы думать.
И кстати, в последнее время я опять часто о тебе думаю. Я ловлю себя на том, что пытаюсь представить себе твое лицо, гадаю, как ты сейчас носишь волосы — длинными или стрижешь, пытаюсь увидеть твои глаза. Интересно, что тебе снится по ночам? Надеюсь, что только хорошее. Надеюсь, что вся твоя жизнь похожа на мой сон о море: теплое солнце, прохладный ветерок, никаких забот, и ты плывешь себе и плывешь…
Искренне любящий тебя,
Роб».Глава 13
Линдси закрыла за собой дверь и пешком направилась на фестиваль рыбной ловли и жарки. Издали она увидела транспаранты, вывешенные над шоссе неподалеку от дома Роба. На сегодня проезда по шоссе не было, и люди уже начали собираться на праздник, который должен был пройти в этот солнечный и благословенно теплый воскресный день. На ней были цветастая летняя юбка и отделанная кружевом маечка яблочно-зеленого цвета. И она опять надела свои белые шлепанцы с блестящими камешками, решив, что это идеальная обувь для жизни в Лосином Ручье.
Подойдя ближе, она увидела в толпе, собравшейся на причале и рядом с прокатом, Роба: он стоял и разговаривал с мужчиной, которого, как она вспомнила, звали Стивом Фишером.
На ее возлюбленном была темная хлопчатая рубашка в узкую полоску с расстегнутой верхней пуговицей и чуть распущенный выцветший коричневый галстук — и он казался таким же привлекательным, сильным и мужественным, как всегда.
Может, она сошла с ума? Может, это безумие — не думать о том, что он рассказал ей этой ночью? О том, что он провел десять лет — почти треть своей жизни! — в тюрьме? В тюрьме!
Но как это ни поразительно, ей даже в голову не пришла мысль, что ей надо с ним расстаться, что его следует бояться. Поначалу она была потрясена — но страха не испытывала. Она не встревожилась — испытала только острое сочувствие тому, что он пережил. Роб порой бывал ворчливым, но при этом он был добрым. Как можно было смотреть на него — по-настоящему смотреть! — и не увидеть этого?
