Тони Блейк - Письма к тайной возлюбленной
Вопрос застиг его врасплох.
— Не знаю, — ответил он, но потом честность заставила его добавить: — Нет, наверное. — Ему казалось, что он вообще никогда не любил и даже не знал, как это бывает, но Линдси об этом знать было не обязательно. — Но страсти было много, занимались сексом. И вот тем вечером мы с Билли и Томми зависли у старой водонапорной башни за городом, которая уже не работала. Мы пили пиво, которое Билли взял из холодильника у деда. Они жили с дедом и бабкой, потому что родители погибли в автокатастрофе примерно за год до этого.
— Боже! Это тяжело…
— Да, — отозвался он. Сейчас это воспоминание немного притупилось, но он все равно не забыл его. — Еще как.
В прошлый раз он разрешил себе думать о том, что было дальше, когда рассказывал все Милли. Тогда он надеялся, что этого ему больше делать не придется. Бог свидетель: он достаточно часто мысленно проигрывал все случившееся в первые десять лет, а потом просто перестал. Но сейчас он снова туда возвращался, в воспоминания, которые казались нереальными, больше походили на историю, которую он знает, чем на то, что он способен точно вспомнить.
— У нас кончилось пиво, и Билли уехал на своей машине, чтобы привезти еще. А Томми… Томми был пьянее меня. Ему было только шестнадцать. Нам всем не следовало пить, но мы были юнцами… а у меня дома выпивка была делом обычным. Я был… тем хулиганом, с которым водились Билли и Томми, плохо на них влиял.
— Правда?
Ему понравилось искреннее изумление, прозвучавшее в ее голосе, и то, как ее дыхание щекотало ему ухо.
— Да, — подтвердил он. — И вот пока Билли не было, я поссорился с Томми — из-за Карен. Я об этом не знал, но он был сильно в нее влюблен все то время, пока я с ней встречался. Он начал говорить, что я дерьмово с ней обращаюсь, а я совершенно не понял, с чего это он на меня напустился. Я только и мог сказать: «Ты что это, парень?» Я лишь потом понял, что он был от нее без ума.
Тут он замолчал, вспоминая, как странно все пошло потом, насколько он был ошеломлен — и каким невозможным все казалось. И как он перепугался. Его голос стал еще тише.
— Оказалось, она рассказала ему, что беременна… и что боится мне об этом говорить. Вот почему он взбесился. Он знал, что на самом деле я ее не люблю. И, наверное, он решил, что я не буду с ней порядочным. И вот он мне все это говорит, а я пытаюсь все это понять, усвоить, что она действительно беременна и что, похоже, весь мой долбаный мир вот-вот рухнет. И конечно, я пытаюсь добиться, чтобы он сказал мне все. А его несет от злости, он меня колотит, а я хочу добиться от него ответов, пытаюсь убедиться, что все это правда. А он повернулся и пошел от меня. К этому времени я уже и сам был зол и выбит из колеи, и я двинулся за ним. И почему-то… я так и не узнаю почему… он начал подниматься по лестнице, которая шла на водонапорную башню.
— Боже! — прошептала Линдси — и Роб был рад: это означало, что она почувствовала, к чему все идет, так что дальше он может говорить достаточно кратко.
— И я полез за ним. Глупо, понимаю. Но именно так я сделал. Я полез за ним, а он поднимался все выше — и я тоже не останавливался. Я все еще был чертовски зол и сбит с толку, и мне казалось, что самое важное — это добиться, чтобы он снова повторил то, что она ему говорила, наверняка убедиться в том, что она и правда беременна.
Рассказывая это, Роб будто перенесся в ту темную орегонскую ночь, вновь ощутил то громадное пространство, которое окружало его, пока он все выше и выше взбирался на ту шаткую башню.
— Я… просто плохо соображал в тот момент, — добавил он, нервно помотав головой, лежавшей на подушке. Он давно перестал анализировать свои поступки той ночи, перестал спрашивать «почему» и «зачем», перестал желать, чтобы все шло иначе. — Короче говоря, — добавил он, уже начав задыхаться, — когда мы забрались наверх, мы продолжали кричать и орать друг на друга. И фермер, который вышел из дома зa соседним полем, нас услышал и показал, что он «более или менее уверен», будто в лунном свете видел, как я толкнул Томми.
Роб до сих пор помнил свое ощущение: Томми только что был тут — а в следующее мгновение исчез, просто исчез. И он не мог поверить, что тот упал. Хотя понимал, что с такой высоты нельзя упасть и не погибнуть. И он помнил, как стоял, застыв на месте, как его руки и ноги отказывались повиноваться, когда он пытался спуститься вниз. И как ему было страшно, когда он наконец добрался до земли. И как спустя считанные секунды примчались сирены и мигалки — и его жизнь практически кончилась.
— Я попал в тюрьму, Линдси, — прошептал он.
Ее тело рядом с ним напряглось — он это почувствовал. И он не мог ее винить. Он этого и ожидал. Теперь ему надо договорить — и покончить с этим.
— Меня отправили в тюрьму на десять лет, я был там с восемнадцати до двадцати восьми лет. Я бывший заключенный — вот кто я. Вот моя тайна — и вот почему я держусь особняком. Потому что я знаю, как люди относятся к бывшим заключенным. Знаю, потому что стоило мне довериться кому-то и рассказать об этом — особенно женщинам, с которыми я встречался, — как моя жизнь менялась. Я терял работу — или переставал получать заказы. Люди, которых я считал своими друзьями, больше ими не были. В Бойсе начали громить мой дом: так мне давали понять, что я должен уехать. И я уехал. Уезжал снова и снова. Пока я, наконец, не понял, что мне просто больше нельзя никому об этом рассказывать. Особенно когда я приехал сюда, когда мне здесь понравилось, когда Милли помогла мне начать здесь новую жизнь. Я понял, что мне ни с кем нельзя сближаться, потому что стоило мне это сделать, и я начинал доверять человеку, рассказывал ему… и вся моя жизнь снова рушилась.
Теперь Роб смотрел прямо на нее и пытался разглядеть, понимает ли она его… Он ждал, когда на ее лице появится выражение страха и отвращения. Даже в темноте он узнает это выражение, поймет, что только что превратился для нее в того, с кем она не может быть рядом, кто ее пугает. Он ждал этого выражения — оно неизменно приходило сразу же после первой напряженной неподвижности и пугающего молчания во время самого его рассказа. И он недоумевал, почему это выражение не появляется.
— Линдси, — сказал он, — я пойму, если ты больше не захочешь со мной встречаться, но я только прошу, чтобы ты ничего никому не говорила. Ни Карле, ни Элеонор… никому. Мне просто хотелось бы тихо здесь жить, ни с кем не сталкиваться… вот и все. Я никогда никому ничего дурного не сделаю.
— Ты его толкнул? — тихо спросила она.
— Нет, — ответил он. В какой-то момент он перестал считать, что это имеет хоть какое-то значение. Это не имело значения тогда — люди сами все для себя решили, — и он оказался виновным из-за того, что был рядом, и из-за своей репутации. — Ограждение сломалось: оно проржавело. Я не касался его. Клянусь! — добавил он, сам не зная зачем.
