Агония Иванова - За чужие грехи
В привычке видеть всюду призраков своего прошлого не было ничего хорошего.
Впрочем, чтобы не жить прошлым, нужно иметь что-нибудь еще, допустим будущее, или настоящее, не состоящее из попыток забыть и забыться.
На конечной немногочисленные пассажиры высыпали на асфальт, покрытый светящимися снежинками, которые уже не таяли так быстро, потому что стало еще холоднее. Кир сошел следом и закурил. Почти все люди кроме старушки с цветами пошли в противоположную кладбищу сторону, он же пошел за ней.
Теперь он боялся, что не сможет найти могилу Наташи.
Какое-то время он еще поискал, где бы взять цветы, поддавшись недолгому порыву, купил две белые розы и уверенно направился к кладбищенским воротам.
Пока он шел среди могил, ему вспомнились Наташины тонкие руки, такие же, как у Люси, большие серые глаза, доверчивые как у щенка, нуждающегося в ласке.
Впрочем, это было действительно так — эти девочки, что Люся, что Наташа, и третья, Татьяна, которую привел Владимир, просто никогда не видели от людей любви, тепла, понимания, заботы, поэтому отчаянно нуждались в них, и Наташа хотела получить их хотя бы так.
Она не любила его, она просто нуждалась в той иллюзии любви, которую он подарил ей.
Но почему Люся отвергала все его светлые порывы? Почему отвечала такой агрессией, как маленький зверек, забившийся в угол и боящийся, что кто-нибудь причинит ему боль.
Что же он нашел в ней? Совершенно обычная девочка, точно такая же как сотни, тысячи таких же. Выбирай любую и она с радостью повесится тебе на шею, как это сделала Наташа! Так почему же надо идти по пути наибольшего сопротивления? Да потому что это она, она! Она не похожа не на кого. Ее глаза цвета штормящего моря стоят всех страданий земли, ее отчаянная и страстная душа, готовая воевать за то, что ей дорого. И этому стоит поучиться у нее. Нельзя так просто опускать руки… Нельзя терять надежду!
Глупо, — осадил Кир сам себя, — надежды нет и не было.
Он понял, что уже слишком долго блуждает узкими кладбищенскими аллеями, потому что совершенно не помнит, где похоронена Наташа. Он пришел сюда в прошлый раз в таком состоянии, что не запомнил ни дороги, ни опознавательных знаков или примет.
Он сел на лавочку, оставил цветы рядом, снова закурил. Пожалуй, это была очень глупая идея. Самая глупая из всех его глупых идей!
Напротив него была могила четы Сидоровых, и с овальных фотографий на него смотрели миловидные старичок и старушка, умершие с разницей в несколько лет.
Неужели люди могут прожить вместе так долго? — думал он, давясь горьким дымом, который уже не приносил удовольствия, скорее был просто необходимостью чем-то занять замерзшие руки.
Сидоровы молчали, не торопясь отвечать на его мысли, их улыбки не стали ничуть менее светлыми, в них были спокойствие и умиротворенность. Возможно, этим людям, правда, было хорошо вместе, если они, конечно, не возненавидели друг друга.
Покойники не были особо разговорчивыми и не стремились рассказывать о своей прожитой жизни. Но живые люди чертовски надоели Киру, все они стремились или учить жить, или обвинять его во всех грехах мира, или сочувствовать с таким цинизмом, что им самим становилось тошно. Последней каплей стала Юля с ее наркотиками и необъяснимым желанием лезть в чужую душу, теребить чужие раны из глупого детского интереса.
Нужно что-то делать, — решил он, в очередной раз, поежившись от воспоминаний об этой ночи, — или что-то менять. Или умереть уже, наконец…
Он докурил, забрал цветы и покинул счастливую чету Сидоровых, вышел на аллею и совершил еще одну попытку найти Наташу. На этот раз его неожиданно постигла удача — он вспомнил, где нужно повернуть и через несколько минут уже стоял возле свежей могилы с новыми памятником и оградой.
В отличие от Сидоровых Наташа на фотографии не улыбалась — лицо ее было каким-то напряженным, грустным, задумчивым, она была немного младше своего последнего возраста. На сером камне и фотографии лежали невесомые снежинки, это показалось Киру неправильным. Но в тот момент, когда он потянулся к ним, чтобы смахнуть, его остановил пронзительный крик.
— Не смей!
Он застыл на мгновение, потеряв способность двигаться, онемевшие от холода и волнения пальцы разжались и розы упали на землю, покрытую легкой паутинкой из первых снежинок. Он боялся пошевелиться, он боялся обернуться, но все-таки сделал это.
В нескольких шагах от него стояла Люся, в ее темно-русых растрепанных волосах тоже запутался снег, ее холоднее любого льда. В руках она держала две белые розы, и это совпадение показалось Киру каким-то страшным мистическим знаком.
— Что тебе здесь нужно? — хрипло бросила девочка, сложив руки на груди.
— Всего лишь навестить ее, — спокойно ответил Кир, удивляясь своему тону, как будто он забыл с кем сейчас разговаривает, — ты не можешь мне запретить… — Люсю очень разозлили эти слова, она нахмурилась и сделала шаг в его сторону, такая хрупкая и маленькая, что ему бы ничего не стоило поднять ее на руки и унести куда угодно. Подальше от этих надгробий и грустных фотографий, первого снега и белых роз.
Ему вспомнились все ее злые слова, ее агрессия и то, что она сказала в день похорон Наташи. «Ты заслужил».
— Не могу, — согласилась она, сощурившись, и снежинки тут же повисли у нее на ресницах, снегопад усиливался, — но я могу пойти в милицию и рассказать им…
— О чем? — заинтересовался Кир, он знал, что играет с огнем, но ему уже некуда было отступать и нечего было бояться, поэтому он наслаждался просто возможностью говорить с ней, возможно, уже последней.
— Забыл? — зло поинтересовалась девочка, — хотя бы о том, как пытался меня изнасиловать… — слова больно укололи его в сердце, ему вспомнилась Юля, ее раздвинутые колени в сползших чулках, похотливая улыбка и грязный подъезд, — и ты точно сюда больше не придешь уже, тебя из участка не выпустят… и про Наташу, конечно же, — она очень хотела причинить боль, хотя этими словами причинила ее и себе.
По щеке девочки скользнула предательская слезинка, она торопливо вытерла ее тыльной стороной ладони.
— Наташа всем была довольна, — заверил ее Кир, — пойми. Я не любил ее, но я хотел жениться на ней, я хотел дать ей то, чего она хочет… Я всего лишь опоздал на автобус. Послушай, Люся, я не такое чудовище, каким кажусь к тебе, каким ты хочешь видеть меня. Я не хотел причинять ей зла или боли! Я не хотел пользоваться ее наивностью… я… — он осекся, — только чтобы быть ближе к тебе.
— Прекрати, — оборвала его Люся, смахнув уже вторую слезинку, кусая бледные от холода губы, — замолчи! Едва ли бы она сделала это, если бы все было так, как ты говоришь. Ты отнял у меня сестру, ты убил ее… Последнее, что у меня было после смерти мамы…
