Американский принц (ЛП) - Симон Сиерра

— Отлично.

— Прекрасно.

Эш обхватил пальцами пряжку ремня и начал медленно его расстегивать.

— Тогда покажи мне, насколько это прекрасно, — сказал он.

Что я и сделал.

***

Прошло два с половиной года с тех пор, как я узнал об одержимости Эша девушкой со струящимися волосами, и ситуация начала выходить из-под контроля. Эш — когда-то так умело придерживающийся нашей договоренности и сочетающий солдатское братство с тайным трахом, — начал ускользать. Он гладил меня по волосам, пока я засыпал. Откладывал для меня Скиттлс из своих сухпайков. Он говорил, что отвезет меня домой в Канзас и познакомит со своими матерью и сестрой.

Мы оба начали — осторожно, едва заметно — говорить о планах на будущее. О местах, которые посетим, о том, какие квартиры нам нравятся, а какие — нет, и о том, хотели бы мы детей. Все звучало достаточно невинно: «Ты хочешь детей?» — оба отвечали «Да»; «Хотел бы жить за городом?» — он да, а я нет; «Чем займешься, когда все это закончится?» — никто из нас не знал.

Мы ходили вокруг да около, задавая друг другу вопросы, и только. Его чуткости и издевательствам во время оргазмов было невозможно противостоять; да и какой человек сможет устоять перед влюблённым в него капитаном Максеном Эшли Колчестером?

Серьезно? Кто бы смог?

И поздно ночью, после того как я лежал в синяках, укусах и жесткого траха, мы говорили о войне. Иногда это случалось в моей комнате на базе, иногда — на скудных морозах форпоста или в патруле, когда остальные солдаты спали, но это всегда происходило ночью, всегда в темноте, когда наши взгляды были устремлены в потолок или в небо. Мы говорили о том, в каких ситуациях поступили бы лучше или иначе, о том, когда бы сделали то же самое, если бы были на месте Конгресса, президента, НАТО или ООН.

Не знаю, почему я тогда так подталкивал его пойти в политику. Отчасти потому, что сам собирался стать политиком, а, как известно, несчастье любит компанию — точно так же, как супружеские пары подстрекают неженатых людей сыграть свадьбу. Но по большей части это произошло потому, что для столь нравственного, умного и обаятельного человека казалось пустой тратой времени не заниматься политикой. Очевидно, что он был рожден для этого, сформирован и отформован для этого, и мысль об Эше, просиживающем штаны в страховой конторе или преподающем управление в средней школе, вызывала у меня желание биться головой о стену.

— Может, я просто буду служить в армии, — часто говорил Эш, когда я рассказывал о том, чем мы можем заняться после войны.

— Не будешь, — обещал я ему. — Ты слишком любишь все исправлять.

Он усмехнулся, и я перекатился на него сверху, пробормотав: «Меня же ты исправил». На этом разговор был окончен, а я позволял ему исправлять меня снова и снова.

И, как ни странно, я чувствовал себя комфортно в частичке его сердца, в котором хранились воспоминания о ком-то еще. Его одержимость этими письмами не ослабевала, и я бесчисленное количество раз видел, как он выходил из душа с раскрасневшимися щеками и полуприкрытыми веками. Я понял, что таким образом он нашел способ провести границу между двумя мирами — в которых он одновременно жил — словно самостоятельно заботясь о своей похоти, тем самым не предавал меня. И однажды, всего один раз, когда нам дали недельный отпуск, и мы напились в Берлине, я наклонился к нему в баре отеля и прошептал:

— Хочу притвориться, что я — это она.

Его глаза вспыхнули, несколько долгих секунд Эш всматривался в мое лицо. Но мы оба были пьяны, глупы и полны невысказанных чувств, поэтому он повел меня в свой номер.

Воспоминания о том, что он сделал со мной той ночью, до сих пор ранят душу.

Я даже находил что-то привлекательное в этой ревности, причиняющей боль, ведь это было не из-за моей лжи или наших тайных отношений. Намного проще было лежать в постели и изнывать от ревности к неизвестной девушке-подростку, находящейся на другом конце континента, чем думать о том, как я подвергаю опасности нашу с Эшем карьеру, как я отказываю нам в том, чего мы оба хотели на самом деле.

Потому что даже когда мы спокойно принимали наши отношения наедине, на публике оба вели себя как образцовые мужчины. Мы внимательно относились к своим должностям, к тому, как общались с другими солдатами. У меня вошло в привычку ходить на множество фальшивых свиданий, дома на всех мероприятиях я появлялся с женщинами, и при любой возможности тусовался с кучей жаждущих молоденьких студенток. На первый взгляд все было в порядке. Даже более чем, все было хорошо. По крайней мере, настолько хорошо, насколько это возможно в условиях безвыигрышной войны и плохой еды.

Так было до того дня, когда Эш зашел ко мне в комнату и сказал:

— Меня повысили.

Откинувшись на спинку кровати, я в триллионный раз перечитывал «Возвращение в Брайдсхед» (с тех пор, как много лет назад Эш сравнил меня с Себастьяном Флайтом), поэтому не сразу осознал всю важность его слов.

И потом я понял.

— До звания майора, если тебе интересно, — равнодушно пояснил Эш, когда я сел.

— Тебя отправят в командное училище, — сказал я, подумав. И запаниковал. — На сколько?

— Десять месяцев. — Выражение его лица изменилось, черты лица немного смягчились. — Домой, в Канзас. База в Форт-Ливенуорт.

«Но мой дом там, где ты», — хотелось мне сказать. Но я промолчал. Потому что слышал голос Мерлина так же отчетливо, как свой собственный. Голос, твердивший о жертве. Все это время он прятался — до этого момента.

— Рад за тебя, — выдавил я. — Поздравляю. Из тебя получится отличный майор.

Эш вздохнул и сел на край моей кровати.

— Полагаю, что откажусь. Я хочу остаться здесь. Сражаться здесь. Уйти сейчас было бы проявлением безответственности.

— Эш, ты же не серьезно! Подумай, сколько хорошего ты сможешь сделать в звании майора.

Он лишь взглянул на меня, а я уже каким-то образом понял, что он собирается сказать дальше.

— Эмбри…

— Не смей. — Слова прозвучали надрывно. — Я серьезно. Не надо.

Он все равно это сказал.

— Прошло почти три года. Я люблю тебя на протяжении семи лет. Если мы уйдем в отставку после окончания войны, ничто не помешает нам быть вместе.

Я посмотрел на старую книгу в мягкой обложке, потрепанную, с волнистыми страницами. Эш всегда подкалывал меня, за то что я читаю в душе, но я нашел ее в книжном магазине в Портленде и утверждал, что книга изначально была в таком состоянии. Джереми Айронс и Энтони Эндрюс с их моложавыми лицами и в щегольской одежде смотрели на меня с обложки. Энтони Эндрюс крепко сжимал плюшевого мишку Себастьяна.

Эш положил руку на обложку.

— Ты не умрешь одиноким пьянчугой, если ты об этом.

— Я думал о том, что даже Ивлин Во знал, что лучшие моменты не вечны. Ничто не вечно, и все такое.

— Не та книга, маленький принц.

Я вытащил книгу из-под руки Эша и швырнул ее на столик. Я не мог говорить с ним об этом. Не мог смотреть ему в лицо и лгать, не сегодня вечером. Если бы он на меня надавил, я бы сдался и рассказал ему все: что хотел его на всю оставшуюся жизнь, хотел белый забор вокруг дома, и даже переехал бы ради него в деревню.

— Мне нужно выспаться, — сказал я, выключая дешевую прикроватную лампу.

Эш встал.

— Разговор еще не окончен, — сказал он мне и ушел.

Засыпая, я лелеял надежду, что это не так.

***

Прошло несколько дней. В военных действиях наступило краткое затишье, которое полностью соответствовало погодным условиям — было не солнечно и не пасмурно, не слишком холодно, но и не очень жарко — уныло-серое лоно, лишенное чего-либо интересного и примечательного. Для одних это был долгожданный перерыв. Для других — невыносимая скука после кайфа от непрекращающихся боев.

Поэтому когда Эш пригласил меня прогуляться по долине, я предположил, что ему скучно, и он отчаянно нуждается в глотке свежего воздуха, вместо того, чтобы изучать карты и е-мейлы в своем офисе.