Дестини - Боумен Салли
Она сжала зубы. Наплевать. Пусть девчонки болтают, пусть мальчишки ухмыляются. А что, в Монтгомери тоже нападает провинциальная тоска? Она не знала, но надеялась. Пусть-ка Присцилла-Энн ею помучается – и как следует. В одном Элен была уверена: с нею этому не бывать. Она уедет. Скоро, скоро в один прекрасный день она навсегда покинет Оранджберг и возьмет мать с собой. Отправится в Англию, Европу, может, даже в Париж. Она станет богатой и известной, такой известной, что ее слава докатится даже до оранджбергской глуши. И тогда, быть может, она как-нибудь заглянет сюда, приедет в большом «Кадиллаке», разряженная, усыпанная драгоценностями, – и вот тогда уже она будет смотреть на них как на пустое место: на всех мальчишек из Селмской средней школы, на приятелей и приятельниц Присциллы-Энн; смотреть так, словно их не видит. Как они сейчас на нее глядят.
От сушилки у нее разболелась голова. Она закрыла глаза и постаралась вернуться к своим мечтам, твердо внушая себе, что никакие это не пустые мечты, потому что обязательно сбудутся. Всего этого можно добиться, верила она, если проявить решимость и уверенность.
А самая заветная мечта – тогда и мама станет счастливой. Элен найдет для нее чудесное жилье, у мамы будут любые наряды, какие захочется, и больше ей никогда не придется переживать из-за денег. К тому же она поправится. Элен видела, что матери нездоровится. У нее постоянно был очень усталый вид, она с трудом передвигалась по комнаткам, словно силы окончательно ее покинули. Она сильно похудела и почти ничего не ела; кожа у нее стала желтоватой и тусклой, как бумага. Уйдя от Касси, она подрабатывала портновством – шила, перелицовывала, однако этих денег, понимала Элен, не хватает на жизнь.
Элен хотела бросить школу и пойти работать, но, когда заговорила об этом, мать страшно расстроилась. На скулах у нее выступили знакомые красные пятна, она начала дрожать. Элен обязана закончить школу, заявила она. Так нужно. В жизни без среднего образования ничего не добиться.
Элен не соглашалась. Она читала газеты и журналы, слушала радио и считала, что в жизни можно добиться очень многого как со средним образованием, так и без него. Преуспевают и певцы, и спортсмены, и танцоры, и писатели, и кинозвезды, и манекенщицы, и люди вроде Мерва Питерса, которые, начав с малого, выходят в большой бизнес. Красавицы тоже преуспевают, а она ведь красива. Теперь она и сама это знала, наконец до нее дошло, что так оно и есть. Она видела свою красоту не в зеркалах, а в глазах ребят, в глазах мужчин. В глазах у Билли, у Неда она замечала те самые ответные пристальность, напряжение и завороженность, которые позволяли ей ощутить свою власть, делали счастливой, придавали уверенность.
Ибо она знала, просто знала: что бы ни случилось, бросит ли она школу, окажется бездарью, не сможет играть – красота как была при ней, так и останется. Единственное надежное оружие в ее арсенале: красота. Если подведет все другое, можно будет положиться на красоту. Красота вызволит ее отсюда.
Выходя из салона, она наградила мать Сьюзи Маршалл лучезарной улыбкой. «Погоди, старая сука, – подумала она про себя, – я еще тебе покажу…»
Войдя в прицеп, Элен обнаружила, что матери нет, и облегченно вздохнула. Ей не хотелось, чтобы мать видела полиэтиленовые пакеты с маркой магазина. И без того придется как-то объяснять, откуда взялось платье, она как раз выдумывала правдоподобную историю, но, если мать заметит пакеты, врать будет сложнее.
Она остановилась в раскаленной крохотной спальне и принялась ломать голову. Ей было противно врать матери. Порой ей казалось, что ложь разрастается с каждым днем и уже захлестывает ее с головой, так что она вконец теряется, пугается и перестает понимать, где правда, где ложь. Но без вранья было не обойтись. Ложь позволяла ей скрывать встречи с Недом Калвертом, вот уже почти год позволяла встречаться с ним все чаще и чаще. Сейчас начало июля; он же впервые прокатил ее в «Кадиллаке» второго или третьего сентября: выходило десять месяцев. Десять месяцев! Не так уж вроде и долго. На самом деле получалось еще короче, потому что два месяца его не было – они с миссис Калверт гостили у ее родных в Филадельфии.
Когда он был в отъезде, Элен начало казаться, что она, возможно, любит его. Ей его не хватало. Она не понимала, как ей дороги их совместные вечера – прогулки, поездки и разговоры, пока все это не прекратилось. Но, когда он уехал, она почувствовала себя одинокой. Жизнь сделалась неинтересной и серой.
По возвращении он ей сказал, что чувствовал себя точно так же. Тогда же он заявил, что дальше так продолжаться не может и он обязан ей все объяснить. Они друзья, да, конечно же, друзья; но она должна знать, не могла не понять. Он ее любит. Безумно. В Филадельфии он все время думал о ней, думал и думал, чуть с ума не сошел…
Элен быстро нагнулась и засунула пакеты под кровать. Затем нагрела на плите воды, налила в ведро и принесла в спальню. Задернула на окнах ужасные выцветшие занавесочки и стала мыться, намыливая тело по частям. Как же ей все это обрыдло, подумала Элен, со злостью растирая кожу. Обрыдло мыться вот так. Обрыдло, что у них нет ванной. Обрыдла бедность. Где уж таким, как Нед, это понять. Он родился богатым и другой жизни не знает.
Она кинула махровую салфетку в грязную воду и присела на корточки, дожидаясь, чтобы кожа обсохла на воздухе.
Когда Неда нет рядом, подумалось ей, она вспоминает о нем только хорошее. Приятный свежий запах его кожи; аромат его любимого одеколона; мягкую ткань его чудесных костюмов; голос, протяжный говор, свойственный образованному южанину; объятие крепких рук, чувство уверенности, что внушали его возраст, опыт и знания. У него есть вкус; ей нравилось, что он разбирается в винах, блюдах, домах, картинах, садах и автомобилях. Он богат – его богатство приводило ее в восхищение, потому что в ее глазах давало ему право уверенно судить обо всем на свете, от покроя костюма до политики. Он пользуется влиянием – накоротке со всеми видными политическими деятелями и крупными бизнесменами Алабамы. Когда Нед Калверт узнает что-то новое, то узнает не из газет, а из первых рук, от знакомых, за ужином или ленчем. И он этим не похваляется, а принимает как должное. Как все остальное – что следует носить часы только фирмы «Ролекс», иметь только «Кадиллак» или «Линкольн», а отдыхать ездить только в Европу.
И он не против, чтобы она его расспрашивала; ему, видимо, это нравится, словно ему забавно и лестно ее наставлять. Поэтому их встречи, особенно в самом начале, главным образом сводились к тому, что он говорил, а Элен слушала. Он мог, например, учить ее, как различать кларет и бургундское; мог объяснять, почему Движение за гражданские права никогда не преуспеет на Юге – оно идет вразрез с естественным порядком вещей. И о том, и о другом он рассуждал своим тягучим самоуверенным голосом, а поскольку Элен быстро выяснила, что его раздражает только одно – вдруг она думает по-другому, то она научилась держать язык за зубами, задавать вопросы и редко высказываться, да и то о вещах бесспорных.
Он почти сразу стал называть ее «девочкой», и Элен, к собственному удивлению, обнаружила, что чуть ли не автоматически отзывается на это обращение. Ей разом припомнились тысячи мелочей в поведении других женщин, к которым она приглядывалась: Присциллы-Энн, когда та хотела ублажить Дейла Гаррета, и даже матери, пытающейся расположить к себе продавца в магазине. Роль досталась Элен уже разработанной, ей нужно было в нее просто войти, что она без труда и сделала: невинная, игривая, наивная, доверчивая, покладистая девочка, добивающаяся своего чисто женскими уловками. Застенчивая, дразнящая, льстивая – сплошное притворство. Да, притворство. Если честно, тут не обошлось без притворства. Он себе разглагольствовал, она слушала, но какая-то часть ее сознания все время беспристрастно и независимо оценивала его слова – отсеивала шелуху, взвешивала и нередко отвергала, а он об этом и не догадывался.
