Татьяна Туринская - Идолопоклонница
Взгляд Городинского на портрете существенно поблек, Жене даже показалось, что он немножко опустил голову от стыда под ее обличающей тирадой. И снова и снова она слышала его оправдания: ' Ради меня, ради нас с тобой!'
— Ради нас?!! — возмутилась Женя. — Ради нас с тобой?!
И в эту минуту зазвонил телефон. Слишком поздно для Лариски, слишком нереально для матери — у той теперь на уме только маленькая Изабелла. Надо же, придумала имя! Нет бы Женьке дать что-то более звучное. Или хотя бы женское. Нет же, Женьке от матери досталось все самое худшее. А лучшее предназначено для Изабеллы. Потому что именно она — желанное дитя, она, а не Женька.
Телефон настойчиво требовал ее внимания. А Женя никак не могла решить — рада ли она Диминому звонку. С одной стороны — да, безусловно, ведь за четыре дня извелась совсем в неизвестности, соскучилась безумно. С другой… Что хорошего могла она ожидать от звонка Городинского? Он снова и снова будет требовать подтверждения Женькиной любви к его звездной персоне. Такого подтверждения, от которого кровь в жилах стынет.
— Это ты, Дима, — печально сказала Женя, обращаясь к портрету, все еще не снимая трубки. — Я знаю, это ты. Пока в нашу жизнь не ворвался Зимин, ты почему-то не вспоминал обо мне с такой регулярностью.
Телефон, казалось, раскалился от звонков. По крайней мере, каждый звонок раздавался все громче и громче. С легким вздохом разочарования Женя подняла трубку:
— Алло.
— Женька, родная моя! — воскликнул Городинский. — Наконец-то! Ну как ты?
С некоторой долей ехидства Женя спросила:
— Тебя действительно интересует, как я? Я хорошо, Дима, спасибо.
Дима был крайне разочарован ее ответом:
— Ну ты же прекрасно понимаешь, о чем я! Ты звонила ему?
— Нет! — дерзко ответила Женя.
— Ну я же просил! — возмущению Городинского не было предела. — Женька, ты же убиваешь меня! Без ножа режешь! Эта сволочь у нас практически каждый вечер околачивается! Ты бы видела его взгляд!!! А вчера и вовсе в моем присутствии поинтересовался у Алины, как жизнь супружеская, представляешь?! И на меня так ехидненько смотрит, сволочь! Мол, время истекает, родной, должооок!!! Представляешь?! Боже, какая сволочь! Как таких подонков земля носит?! Женька, у нас с тобой больше нет времени, ты должна ему позвонить!
Должна?!! От этого слова Женю буквально передернуло. Ну это уже слишком!
— Я никому ничего не должна, — ее голос зазвенел от возмущения.
— В самом деле? — претенциозно заявил Городинский. — Ты полагаешь, что ничего мне не должна? Ты заманила меня в свои сети, заставила влюбиться, потерять голову. Я ведь без тебя схожу с ума, Женька! Я так тебя люблю! А теперь, когда только от тебя зависит наше будущее, ты говоришь, что никому ничего не должна? Так нельзя, Женька! Мы оба друг другу должны! Ты же знаешь, любовь — это прежде всего готовность жертвовать собой ради любимого! Я готов пожертвовать ради тебя самым дорогим, что у меня есть — сценой, славой, а ты… Такую малость, Женька! Только один-единственный разочек! Ради меня, ради нашей с тобой любви!
— Как у тебя все просто, Дима! — недовольно ответила Женя. — Если ты готов пожертвовать ради меня самым дорогим — в чем же дело, жертвуй! Зачем ждать год, два? Жертвуй сейчас, сегодня, когда это действительно нужно! Зачем мне твои жертвы через год, через два?! И тогда тебе не придется жертвовать мною, а мне — порядочностью. Какие претензии, Дима, какие проблемы?!
Городинский опешил, на мгновение потерял дар речи — разговор явно пошел не в том русле, на которое он рассчитывал.
— Ну ты же все понимаешь!!! — возмутился он. — Зачем ты заставляешь меня унижаться?! Я попал, Женька, я конкретно попал с этим Зиминым! И без тебя погибну! Ты же знаешь, какая это редкая сволочь! Ведь от тебя действительно не убудет, а я… Ты даже не представляешь, как много это для меня значит! Не могу я сейчас уйти от Алины, не могу… Я не люблю ее, это правда, но я слишком сильно от нее завишу. Я не могу уйти так сразу. Я уйду, Женька, я обязательно брошу ее, клянусь тебе, но только не сейчас, чуть-чуть позже. Я еще не готов к этой жертве. Сегодня я — Дмитрий Городинский, а уйди я от нее — кем я стану? В ее руках все ниточки, она перекроет мне кислород, Женька! Я умру без сцены! Неужели тебе меня не жалко?! Ты ведь хочешь гордиться мною, правда? Тебе ведь так приятно видеть меня на сцене, на экране, правда? Слушать мой голос по радио. А главное — имя, мое имя, Женька! Неужели тебе неприятно мое имя? Если ты не пожертвуешь собой — я пропал, я погиб, Женька! Она перекроет мне кислород, а я не хочу жить без сцены, я не смогу так жить! Я что-нибудь с собой сделаю, Женька! И моя смерть будет на твоей совести! Потому что ты не захотела сделать для меня такую малость! Ну сама подумай — это же совершеннейший пустяк, детка! Это же просто условности! Я ведь у тебя не первый, правда? И не последний. Сколько их было у тебя, Женька? Сколько еще будет? И почему-то раньше тебя это никогда не смущало. А теперь ты строишь из себя такую скромницу, аж противно, ей Богу! Когда пихала фотографию в букет — стыдно не было. Когда трахалась со звездой в машине — тоже почему-то не краснела. А теперь вдруг стыдно стало? Это ты во всем виновата, ты! Это ты меня приучила к себе, подсадила, как наркомана на иглу. Это из-за тебя я попал на крючок к Зимину, из-за тебя! Потому что если бы ты не сунула фотографию в букет, я бы не оказался в такой дурацкой ситуации!!! Ты приучила меня к себе, приручила, и ты теперь в ответе за меня! Это, между прочим, кто-то из великих сказал, не я придумал! Ты в ответе за меня, ты должна это сделать, Женька! Обязана!
'Мы в ответе за тех, кого приручили' — тут же всплыла в памяти заезженная до неприличия фраза из 'Маленького принца'. Фи, какая банальщина — скривилась Женя. Кто-то из великих! Слышал звон, да авторства не знает. Не кто-то из великих, а Экзюпери! Впрочем, не эти слова сильнее всего задели Женю. Гораздо страшнее было другое…
— Должна?!! — изменившись в лице, гневно спросила она. — Обязана?!!
— Нет, нет, конечно, не должна, не должна! — несколько запоздало спохватился Городинский. — Прости, детка, я не так выразился. Не должна, миленькая, родненькая, ты мне ничего не должна. Но я пропаду, Женька! Если бы у меня была хоть малейшая возможность справиться самому — я бы ни за что в жизни не стал просить тебя об этом. Но я правда пропаду… Понимаешь, Женька… Я люблю тебя, да, я тебя очень люблю, но я не могу справиться с ситуацией. Он сильнее меня, у него такие рычаги… Мне жаль, что все так произошло. Если бы ты только знала, как мне жаль! Раньше я зависел только от Алины, теперь я завишу и от тебя. Но от Алины зависеть проще, потому что я ее не люблю, мне на нее наплевать. Она для меня — работа, а кто сказал, что работа должна нравится? А ты… Ты — другое. Я ведь знаю, как ты меня любишь. Я ведь видел твой восхищенный взгляд. Знала бы ты, как я люблю, когда ты смотришь на меня так! Просто обожаю! Меня твой взгляд окрыляет, я чувствую себя всесильным. А тут — эта сволочь. Он подонок, Женька, это такая мразь! Упаси тебя Бог впасть когда-нибудь в зависимость от такой сволочи! А вот я попал. И теперь мне приходится умолять тебя, чтобы ты это сделала. А это ведь намного хуже, чем то, что требуется от тебя. Это так унизительно — умолять любимую женщину о такой малости. Малость, Женька, ты подумай, ведь в сущности это такая малость! Ну пожалуйста, родная моя, ну что тебе стоит? Клянусь тебе, я никогда в жизни не упрекну тебя в этом! Ну пожалуйста, Женька, умоляю тебя: позвони Зимину! Позвони, Женька! Ну пожалуйста!
