Кто хочет процветать (СИ) - Веснина Тиана

— С какой печалью господа Раздорский и Неклинов смотрят на портрет Валентины, — не удержалась от комментария Милена. — А ведь кто-то из них нанял убийцу.

— Думаешь?

— Предполагаю. Но нельзя забывать и о совете директоров. Одним словом, много было людей, желавших видеть Милавину только на портрете. Как точно заметил Олег, слишком живой, солнечной она была. А у некоторых от зависти, как от солнца, кожа облезает. — Ксения прикусила губу, чтобы не рассмеяться. — Собственно, дань памяти мы отдали Олег в поддержке, что удивительно, не нуждается, и мы можем идти. Несмотря на прекрасную организацию вечера, приятную, отнюдь не душещипательную атмосферу, все-таки есть налет грусти От нее морщины, излишние мысли о вечном… Все! — поставила Милена пустой бокал на стол. — Уходим!

Они подошли к Олегу.

— Мы поедем, Олежек, — сказала она. — Ты как?

— Нормально. Завтра утром…

Милена сжала ему руку:

— Все будет хорошо!

Утром дул сильный ветер, шарф Олега развязался и длинным концом вился в воздухе. К груди он прижимал урну. Он специально остановил машину подальше от вертолета. Он сам хотел пронести свой печальный груз. Снег легкой поземкой стлался по земле. Звезды исчезали одна за другой. Небо, словно нехотя, светлело.

— Надо дождаться первого луча солнца, — сказал Пшеничный вертолетчику.

Они поднялись в воздух и полетели за город. Олег все сильней прижимал к себе урну, которая немного потеплела от его рук, и шептал:

— Сейчас, Валечка, сейчас!.. — И вдруг вскрикнул: — Вот он! Первый луч! — Открыл окно… и прах Валентины слился с солнечным лучом.

Приземлились. Олег с трудом выбрался из кабины, точно в полчаса постарел на много лет, точно свинцом налились ноги. Он не сразу сообразил, куда идти, где ждет его машина. Шофер выбежал ему навстречу.

— Вера, — первым делом позвонил он Астровой, — Вера, луч унес ее…

Астрова, разнеженная сном, прошептала:

— Хорошо, — и про себя добавила: — Туда ей и дорога.

— Вера, ты мне нужна! Вера, почему ты не со мной?!

Астрова встала с постели и на пальчиках пробежала в гостиную.

— Ну ты же знаешь! Я сама страдаю! Налетела эта сумасшедшая старуха-вьюга и замуровала меня на даче. Я чуть с ума не сошла, думая о тебе. Но сегодня непременно выберусь. Слышишь, непременно. — Вера отключила телефон и, покусывая ноготок, глянула в окно. В синеватой дымке раннего утра казалось, что снег не растает никогда. — Ну кто мог подумать, что напоследок зима вывалит все свои снежные запасы, — с досадой проговорила она, но тут же улыбка тронула ее губы.

Она на цыпочках вернулась в спальню, едва освещенную сквозь неплотно закрытые шторы, скользнула под одеяло и ощутила тепло. Закрыла глаза и отдалась наслаждению этим теплом, сильным, пахнущим прозрачным ароматом ягод можжевельника и белого тимьяна, теплом, исходящим от мужчины… почти незнакомого.

ГЛАВА 18

Фролов чуть свет отправился на дачу. Доехал на метро до вокзала, пересел на электричку, а потом пришлось идти пешком, так как начался снегопад и водители автобусов боялись заехать в дачный поселок и не вернуться. Повесив на плечо сумку, щурясь от колючего снега, Сергей шел, не замечая непогоды, с наслаждением хватая ртом холодные снежинки. Он шел, и чем сильней дул ветер, чем больней хлестали его по лицу снежные ладони вьюги, тем легче было на душе. Он шел, и это было его целью. Главное — идти, но так, чтобы никуда не приходить, чтобы не было возможности думать о чем-либо, кроме дороги.

Но вот мелькнули первые крыши дачного поселка. Фролов подошел к своему дому, поднялся на крыльцо, с тоской посмотрел по сторонам и вошел. С улицы казалось, что в доме тепло. Но ощущение было обманчивым. Сергей растопил камин. Включил электрическую плиту. Страшно хотелось есть. Разогрел какую-то пиццу, какие-то пирожки, выпил полбутылки красного вина и уставился на приплясывающий точно от холода огонь в камине.

Мысли стали приходить в движение и началось: Тина, с шарфом на шее, «живая» щиколотка, подполковник Терпугов…

«Зачем она опять появилась в моей жизни? — в который раз задался он вопросом. — Чтобы меня обвинили в ее убийстве? Ну пусть не обвинят, не сумеют, но ведь для этого я должен что-то доказывать, бороться… Мало я борюсь за то, чтобы как-то существовать, так теперь я должен еще биться за то, чтобы меня не посадили. Абсурд! — Он встал и заходил по комнате. — Ничего этот Терпугов доказать не сможет, но ведь все равно будет меня вызывать, брать показания… Вот не думал, что влипну в такую историю. Вот повороты! Ну да, я оказался бессильным стать личностью, по сути, я не живу, я существую. Но никого не обременяю своим существованием. А вот такие, как Валентина… Вечно они втягивают в истории. Ведь из-за нее я умчался за Диной. Душила она меня своим бытом. Потом явилась свободная от рутины, излучающая творческую энергию и подвела меня к уголовному делу».

Фролова переполняла злоба. Он шагал из угла в угол, подходил к камину и с яростью принимался ворошить кочергой дрова, которые отбрасывали ослепительные искры и сгорали, отдавая свое тепло.

— Может, из-за нее я погубил свой талант! — выкрикнул Сергей силуэту, появившемуся на стене.

Выкрикнул, и стало противно. Во-первых, потому, что уже принялся разговаривать с собственной тенью, а во-вторых, если есть талант, то его не погубишь. Он, несмотря ни на что, очень живуч. И вдруг страстно захотелось доказать всем и, главное, себе, что он, Сергей Фролов — настоящий художник.

— Да, работать! Надо работать! Выставить наконец «Последние впечатления» и написать маслом убийство Пшеничного, как я тогда задумал. Я покажу всем, что художник Фролов не исчез бесследно, а скрылся от любопытных, завистливых глаз, чтобы создать шедевры.

Он остановился с последними словами на губах, оглянулся. Мягкий полумрак, потрескивают дрова… Понурил голову. Много лет назад вот здесь сидели, обнявшись, с Тиной и казалось, что это счастье навсегда. Оказалось — на миг…

По скрипучим ступеням Сергей поднялся на второй этаж. Комнату заливал мутный свет луны. Сделал шаг, споткнулся, чуть не упал, зацепившись за поваленный табурет. Включил свет. Задвинул шторы. Холодно. Включил обогреватель. Пока комната наполнялась теплом, подошел к мольберту, взял угольный карандаш, и рука бессознательно заскользила по листу. Когда остановился, увидел «Сон женщины, длиною в вечность». Поставил новый лист. И опять Тина, только в другом ракурсе, при другом освещении…

«Что ж, — с какой-то злобной радостью подумал Фролов, — подполковник прав, выставлю и рисунки с убитой Тиной».

— Да! — выкрикнул он и даже обернулся, будто кто-то, стоя позади него, выразил свой протест. — Выставлю, и будет ажиотаж, столпотворение любопытных и жадных до зрелищ. Тех, кто хочет насладиться видом чужой смерти в преддверии собственной. Богатство нанимает охрану, чтобы защищаться от им же порождаемых убийц. — Фролов расхохотался. — Ну вот, простые люди, вам и утешение. На вашу жизнь никто, кроме Случая, не покушается. Живите спокойно. А о таких, как Валентина Милавина, заботятся, чтобы они спали спокойно… вечным сном.

Сергей расправил усталые плечи, отложил карандаш, выключил свет и спустился вниз. Не раздеваясь, улегся на диван у камина, натянул на себя толстый плед и заснул. Но сон был неспокоен. Все мерещилась Тина. Слышался ее голос. Смех.

«Да она вовсе не умерла. Это мне снилось. Я же слышу ее дыхание… Вот только проснуться надо…»

Проснулся. Темно. «Нет, все наоборот. Валентина умерла. Это мне снилось, что она живая».

Утром вьюжило страшно. За окном повисла сырая снежная мгла. Фролов позавтракал тем, что нашел в сумке, опять поднялся на второй этаж и принялся работать. Незаметно мгла из серой стала черной, и вьюга завыла еще сильней. Ужин художника был скуден, но сон крепок.

Проснулся Сергей со страшным чувством голода. Встал, прошел на кухню. Сумка оказалась пустой. Пошарил в шкафах. «Кто же принесет сюда чего-нибудь, кроме меня самого?» — засунув руки под мышки, тоскливым взглядом обвел он кухню. Ничего, кроме пачки сахара, не нашел. Вскипятил воду, положил три ложки сахара, выпил. Но есть хотелось! Выглянул в окно в надежде, что произошло чудо и можно будет вернуться в Москву. Чудо отчасти произошло. Стояла тихая, безветренная погода, золотилось солнце, и в его лучах сверкали и переливались непроходимые сугробы.