Вера Колочкова - Провинциальная Мадонна
Скрипнула под шагами Бориса лестница, было слышно, как он старательно закрыл за собой дверь спальни. Они сидели, молчали, глядели друг на друга. Восемнадцать лет прошло. Чужие, по сути, люди. Если, конечно, во времени суть.
— Я тебя искал, Надя… Очень долго. Почему ты уехала, даже не поговорив со мной?
— О чем бы мы стали говорить, Сережа? Ты был счастлив, Лиля была счастлива… О чем?
— Я тебя искал. Очень долго искал, — настойчиво повторил он, сцепив ладони в замок. — Я тебя искал по всей Сибири.
— Почему — в Сибири? — подняла она брови в досадном недоумении. — Я вовсе не собиралась ехать ни в какую Сибирь… Ты же знаешь, у меня там никого нет.
— Но мне Лиля…
Он осекся на полуслове, замолчал, потом откинулся на спинку стула, с силой провел ладонями по лицу. Произнес тихо, горько:
— О господи, как же я, дурак, сразу не догадался… Это она тебя выгнала, да?
— Сереж… Давай не будем ворошить прошлое. Теперь это уже значения не имеет — как произошло, так и произошло. Лилю прекрасно можно понять, она свое счастье защищала.
— А я? Меня не надо было спросить? Я же отец твоего ребенка, Надя!
— Вот именно — моего ребенка. Ты бы и не узнал о своем отцовстве никогда, если б не та досадная случайность… Ты же был счастлив. А я очень хотела, чтобы ты был счастлив.
— Да… И поэтому сделала меня несчастным на долгие годы.
— ?!
— А как ты хотела? Человек не может быть счастливым и одновременно страдать муками совести. Я ведь, по сути, жизнь тебе испортил.
— Ну, допустим, с жизнью моей все в порядке на данный момент, как видишь. А если ты имеешь в виду Веронику… Что ты, Сережа! Я абсолютно счастлива, что у меня дочь есть.
— Но я тебя искал… Я все эти годы тебя искал… — снова повторил он, будто пытаясь донести еще что-то, более важное, сокрытое за обыденным смыслом фразы. — Я думал, все равно когда-нибудь найду! И часто представлял, как тебя увижу, то скажу… Как главное тебе скажу…
— Что — главное?
Голос прозвучал тихо, почти равнодушно. А сердце забилось так, будто ей предстоял прыжок с высокой скалы. Словно от этого прыжка зависела вся ее дальнейшая жизнь. От этого «главного», что он долгие годы хотел ей сказать.
— Ну, что я тебе жизнь испортил, что должен искупить…
— Искупить?!
— Нуда…
Она нервно сглотнула, попыталась улыбнуться дрожащими губами. Нет, не получился прыжок со скалы. Успокойся, глупое сердце, не надо никуда прыгать. Входи в ритм, живи своей обычной жизнью.
— О каком искуплении ты говоришь, Сереж… — спросила грустно, даже немного насмешливо. — Как ты его вообще представляешь…
— Я не знаю, Надь. Я думал, как только тебя найду, сразу все на свои места встанет. Думал, это и есть искупление — просто найти.
— Ну, вот, нашел… Уже искупил, выходит. Так что все в порядке.
— Нет, Надь, не то, не то… Наверное, я не то сейчас говорю. Я, когда искал, все время думал о тебе, представлял, что ты… Что мы… Что ты меня простишь…
— А ты ни в чем передо мной не виноват. Может, я виновата, а ты — нет. Я сама хотела, чтоб тогда… Ну, когда ты Мишеньку повидать приезжал… И рождения Вероники я сама хотела. Ты ни в чем не виноват, не мучайся больше совестью. И искуплением тоже.
— Ты счастлива, Надь? — резко подавшись вперед, уперся он грудью о стол. — Скажи мне только честно — ты счастлива?
Она помолчала немного, глядя ему в глаза, потом медленно заговорила, четко разделяя слова:
— Ты знаешь, я вовсе не обязана отвечать на твои вопросы. Но отвечу… Мой муж очень хороший человек. Он много сделал для меня, очень помог. И дело не только в моей благодарности и чувстве долга. Он… Он самый лучший и добрый мужчина на свете и прекрасный отец для Вероники. Борис любящий, безумный отец. И ты знаешь, он прав — Ника его дочка. И по закону, и по любви, и по совести. Так что делай выводы сам, счастлива я или нет.
— Но Вероника и моя дочь тоже.
— Да, и это я прекрасно понимаю, Сереж. Зов крови, принципы мужской порядочности и все такое… А с другой стороны — сам посуди, следует ли ей о тебе знать? Конечно, если ты будешь настаивать, я скажу… Но лучше не надо. Прости. Я, наверное, сейчас жестокие вещи говорю, но лучше не надо.
Он молчал долго, рассматривая сцепленные перед собой пальцы. Она тоже сидела молча, глядела на него не мигая, будто пыталась вобрать его в себя целиком, заполнить им, новым, оставшиеся нетронутыми за эти годы файлы памяти. Знала, что он сейчас уйдет. А что ему еще оставалось?
— Мне надо уйти, Надь? — наконец поднял он вмиг провалившиеся в черноту глаза.
— Да. Тебе лучше уйти.
Сергей встал, постоял еще немного, уперев костяшки пальцев в стол, и, сгорбившись, медленно побрел к выходу. В дверях, будто опомнившись, обернулся, пожал плечами, детским жестом развел руки в стороны:
— Что ж, прощай, будь счастлива. А я… А я не знаю, как мне теперь дальше жить… Чем жить… Представляешь?
И, будто устыдившись своих слов, быстро прошел к двери. Она слышала, как Сережа нервно возится с замком, потом дверь скрипнула, открываясь, и захлопнулась аккуратно.
Она еще посидела за столом в звенящей горькой тишине, потом медленно встала, шагнула к лестнице на второй этаж, застыла на первой ступеньке. Качнулась назад и будто сама себя толкнула в спину — ну же, давай, поднимайся, чего застыла — не на Голгофу же…
* * *Закончился сентябрь-праздник, пришел на его место октябрь-дождь. Измывается за окном, празднует победу, бьет холодными каплями по уцелевшим кленовым листьям, срывает их с веток, хохочет ветром… Они летят — мокрые, несчастные, вот один из них прилепился к стеклу, трепещет предсмертной болью: спаси…
Надя села на подоконник, приложила ладонь к стеклу в том месте, где прилепился кленовый лист, вздохнула — как же я тебя спасу, дорогой. Что делать — такая уж у природы судьба неумолимая. Что у деревьев, что у людей…
— Чего там бормочешь, Надежда Иванна? — глотнув чаю, жалостливо спросила Валентина Петровна. — Встанешь у окна и бормочешь… Ой, не узнаю тебя в последнее время, милая… То молчишь, как рыба об лед, то вдруг бормочешь чего-то…
— Рыба об лед бьется, а не молчит, Валентина Петровна.
— Да знаю я, знаю… Это я просто шуткую, чтоб тебя развеселить немного. А ты вон даже и шуток не понимаешь. И то — какие тут шутки… Ты и молчишь, будто бьешься, сердце не выдерживает на тебя глядеть. Случилось, что ль, чего?
— Нет. Ничего не случилось. Все хорошо.
— Ну, тогда, может, заболела? Заразилась, поди, от своих больных какой-нибудь нервенной болезнью?
— Ну, что вы… Неврологические заболевания, слава богу, воздушно-капельным путем не передаются.
