Мариус Габриэль - Маска времени
– А разве вы не можете что-нибудь сделать?
– Все уже заложено и перезаложено. Мой отец пытался что-то сделать. Вы знаете, наверное, что он умер, пока я был в Италии.
– Да. Знаю.
– Об этом я жалею больше всего на свете. А главное, о том, что не смог сказать старику последнее прости. – Челюсти его как бы сжались сами собой.
Такое обычно сражало наповал других женщин, но Сандз казалась совершенно равнодушной:
– Что же, он так ничего и не оставил после себя? Извините за откровенность, но это просто позор – покидать такое красивое место.
– Да, красивое. Но мне от отца не досталось ничего, кроме долгов.
– Ваш дом таит в себе что-то ужасное, – как само собой разумеющееся заметила Сандз. Она разглядывала трубы, которые, казалось, с угрозой вырастали из темной крыши. – И этот красный викторианский кирпич.
Дэвид только улыбнулся.
– Грейт Ло начали строить еще в 1650 году. Верхний этаж завершили только в восемнадцатом столетии. Здесь, по крайней мере, восемнадцать спален. Прекрасный отель.
– Отель? – с разочарованием переспросила девушка.
– А для чего еще пригодится эта груда камней? Бровь ее слегка приподнялась в ответ.
– Отель, – как эхо повторила Сандз.
Затем она повернулась и пошла вдоль террасы, задумчиво ведя рукой по каменной балюстраде. Дэвид шел следом, улыбаясь самому себе. Кровь его загорелась, он почувствовал такое же воодушевление, какое бывало у него на охоте и на войне, когда начиналась игра со смертью.
Они дошли до цветника, и Сандз остановилась на верхней ступеньке лестницы, глядя в сад. Дэвид склонился к девушке через балюстраду.
– Конечно, земли здесь хватает. Она кончается вон у того леса справа. Прекрасное пастбище, и больше ничего.
– Ну, еще и прекрасный обзор. Можно избежать незваных посетителей, видя их приближение на расстоянии.
– О, я мастер по обзорам. Но все, что я вижу пока что в жизни, – это долги.
Она издала вдруг какой-то странный звук, напоминающий мычание, и присела. Дэвид продолжал смотреть на Сандз. Лиф ее платья чуть отошел, и он поймал себя на том, что рассматривает ее мягкие, белые как слоновая кость груди, слегка поддерживаемые шелковым бельем. Мягкие, девственные бугорки. Не такие как у Кандиды. И тут он вспомнил свои ощущения, когда касался тяжелых, теплых и пышных грудей Кандиды. В горле перехватило от этих неожиданных воспоминаний.
Сандз стояла уже на одном колене, как-то по-детски сосредоточенно собирая маленькие цветочки, что росли меж серых камней. Ее тело уже не казалось девичьим, а груди выглядели твердыми и высокими, и когда она двигалась, то Дэвид мог различить розовые соски в шелковых складках.
Неожиданно она посмотрела вверх и перехватила его взгляд.
– О, простите, – и тут же поправила платье. – Небольшое развлечение, да?
Затем она как ни в чем не бывало встала с маленьким букетом в руке. Дэвид был окончательно заинтригован. Что за странное создание! Странное и колдовское. И вдруг он захотел обнять девушку, прижаться к этим твердым тонким губкам.
– Все временно, конечно, – сказал он неожиданно.
– Что именно?
– Правительство лейбористов. Сомневаюсь, что они продержатся четыре года: они приведут страну к полному упадку. На следующих выборах консерваторы победят, и с триумфом. Эттли с его командой выбросят, и Уинстон вновь станет премьер-министром.
– В 1949 году Уинстону исполнится 75 лет, – заметила она глубокомысленно, – но, может быть, вы и правы.
– Конечно, прав, – ответил он с уверенностью.
– Вас интересует политика?
– Очень, – сказал он. И вздохнув, добавил: – Я подумываю о том, чтобы выдвинуть свою кандидатуру в парламент в 1949 году.
Она даже не шевельнулась, но выражение лица изменилось, будто девушка смотрела теперь на Дэвида по-новому, впервые отнесясь к нему серьезно.
– Это правда? – несколько манерно спросила Сандз.
– Да. Я действительно хочу стать членом парламента. Но больше всего я хочу стать членом правительства.
– Понимаю.
– У меня немало преимуществ. Я из этих мест. Герой войны и все прочее, – с этими словам он коснулся орденской планки на груди. – А зачем же еще это нужно. Впрочем, у меня есть и слабые стороны.
– Какие же, например?
– Безденежье, отсутствие всякого политического опыта, никаких связей, – ответил он, прямо глядя в ее холодные серые глаза. Затем спокойно добавил: – А также у меня нет жены.
Наступило довольно продолжительное молчание. На террасе был слышен гул голосов, доносившихся из дома.
Сандз по-прежнему продолжала смотреть на него, не говоря ни слова и сжав плотно губы. «Ее серые глаза так и светятся умом и пониманием», – вдруг пришло на ум Дэвиду. Он почувствовал, что она обдумывает и как бы взвешивает его слова.
Не слишком ли далеко он зашел, да еще так быстро? Возвращаясь к последним минутам разговора, он осознал вдруг, что не имел даже времени для размышлений. Она будто загипнотизировала Дэвида взглядом своих серых глаз, и незаметно для себя он раскрыл перед ней всю душу. Наверное, это была ошибка. Причем ужасная.
И теперь настала его очередь покраснеть.
– Знаете, – начал Дэвид и почувствовал вдруг себя школьником, каким он был лет десять назад, – пожалуй, это все прозвучало уж слишком странно? Вы могли подумать, что я делаю вам предложение.
– А разве нет? – спросила она совершенно спокойно.
От неожиданности ему показалось, что он ослышался.
– Что?
– Я сказала, что вы делаете мне предложение. Разве я не права?
Сердце его учащенно забилось. О Господи! Конечно, он хотел такой развязки, но не так быстро! Кто же тогда охотник, а кто добыча? Дэвид вспомнил Кандиду, ее мягкость, уступчивость. Да, эта женщина даже отдаленно ничем не напоминала Кандиду. В горле у него пересохло.
– Мило, – сказал Дэвид серьезно и игриво одновременно. – Но мы едва знаем друг друга.
– Это легко поправить. – И она впервые улыбнулась Дэвиду. Эта улыбка преобразила Сандз: она вдруг стала красавицей. Голова его закружилась. Эвелин взяла Дэвида под руку, и ее пальцы крепко обвились вокруг бицепсов.
– Пройдемся. Вы расскажете мне о своих политических планах.
Идя рядом с Сандз, он почувствовал: это победа! Но кто же победитель и кто побежден? Дэвид так и не мог бы сказать.
ЛАТВИЯ
Он постепенно приходил в себя, когда в камеру вошел второй офицер и положил руку на плечо допрашивающего.
– Успокойтесь, Михал Михалыч. Может быть, он сейчас скажет нам всю правду.
– Этот подонок? Да его рот полон такого дерьма, что ему просто не произнести ни слова.
Тот, кто допрашивал, приподнялся и вынул парабеллум из кобуры. Затем щелкнул затвор, и ствол уперся прямо в лоб Джозефу.
