Однажды ты пожалеешь (СИ) - Летова Мария

Соприкосновение наших бедер происходит со шлепком. Быстро, без разговоров. Горячее дыхание у меня на шее, мои стоны, мои пальцы в волосах Осадчего, когда я забрасываю назад руку, болтаясь в стальной хватке его рук. Он удерживает меня, фиксирует, пока быстро и жестко двигается. И когда его ладонь опускается вниз, а пальцы нажимают на нужную точку, я начинаю стонать во все горло и колотиться, а Осадчий сжимает меня в своих руках до гребаной боли…

— Вот так… — шепчет он. — Моя девочка…

Шелест его слов посылает мне из космоса оргазм.

— Дан!

Мои колени подкашиваются, в глазах белеет…

О том, что он тоже все, я понимаю по барабанящему мне в спину сердцу. Скорость этих ударов ни с чем не спутать. Ни с чем не спутать вязкое ощущение, которое Осадчий после себя оставляет, разъединив наши бедра.

Я болтаюсь в его руках еще какое-то время, пока мы оба не начинаем нормально дышать.

Данияр помогает мне усесться на банкетку, чтобы я наконец-то избавилась от своей обуви. Мне нужно в туалет. Я направляюсь туда первым делом, оставшись босой.

Когда я возвращаюсь, Осадчий лежит на диване посреди своей гостиной, забросив за голову руки. Все так же в расстегнутой рубашке и в расстегнутых джинсах.

Я прохожу мимо, залезаю в его холодильник и ищу воду.

— Твое мороженое я не ел… — слышу я за спиной.

— Странно, что нет. У тебя тут мышь повесилась, Осадчий.

— Не успел ничего купить, — поясняет он. — Давай что-нибудь закажем.

Я вспоминаю о том, что на шее у меня опять засос, но если я была полна злой энергии, когда выходила из дома, то теперь я пуста. Тем не менее у меня хватает внутреннего запала, чтобы донести:

— Закажи себе. Я сегодня не останусь.

Я пью воду, слушая тишину позади себя. Несмотря на всю мою невозмутимость, глотать не так просто, ведь тишина толкает в спину.

— Я не могу тебя отвезти, — наконец-то произносит Данияр. — Глаза слипаются. Первый столб — мой.

— Вызову такси.

— Останься со мной. Уже почти двенадцать, зачем тебе ехать?

Потому что это моя граница!

Или потому, что я не хотела, чтобы он думал, будто меня никто не ждет. Когда мы начали встречаться, мне только-только исполнилось восемнадцать, и я заставляла возвращать себя домой каждый раз после проведенного вместе времени. Под предлогом того, что этого требуют родители. Я не хотела, чтобы Дан знал: всем плевать, во сколько я вернусь домой, никто даже не заметит. Что мне с пятнадцати лет позволено делать все, что я захочу. Родители слишком заняты собой.

В первые полгода он возил меня домой даже под утро. В пять утра, в шесть, пока мы оба не начали от этого уставать. Я стала ночевать у него время от времени, иногда по выходным, иногда по праздникам, иногда просто так.

Но сейчас мне нужно пространство!

В его взгляде в последнее время что-то поменялось. Что-то, что заставляет меня насторожиться, каждый раз задерживать взгляд, когда мы встречаемся глазами. Присматриваться.

Решимость, упрямство. Я не знаю, что это, но я это вижу!

— Мать попросила меня завтра с утра быть дома.

— Я отвезу тебя утром.

— Я поеду домой, — отрезаю я. — Мне так удобнее.

Я слышу, как он встает.

По полу — еле различимые шаги его босых ног.

— Я — в душ, — говорит Данияр спокойно.

Я провожаю взглядом его прямую спину.

Наш первый раз случился здесь же, на этом диване. Осадчий трахнул меня в тот же вечер, как я впервые переступила порог его квартиры. Он был внимательным. Опытным. Точно знал, что делать, как делать. И он был терпелив. Он даже еще не кончил, а я уже знала, что хочу еще.

Я занимаюсь тем, что листаю ленту в своем телефоне, когда Дан возвращается в одних домашних штанах. Он падает на диван рядом, сползает по нему, включает телевизор. Забрав у Осадчего пульт, убираю его в сторону и забираюсь на своего парня верхом.

В ответ он делает долгий выдох, подняв на меня глаза. Опускает взгляд вслед за мной по мере того, как я становлюсь между его расставленных в стороны бедер на колени.

Глава 6

Обычно после скандала ОНИ делают вид, будто ничего не было. Ну или избегают общения друг с другом, но чаще просто обмениваются холодными фразами.

Сегодня я вижу именно это, когда утром захожу на кухню.

Мать гремит посудой, загружая посудомойку, и демонстративно на отца не смотрит. Он же спокойно пьет кофе, забросив ногу на ногу и глядя в телевизор на стене, где без звука идут новости.

Тишина между ними раздражает даже меня.

Они никогда не извиняются.

Ни передо мной, ни перед братом. Ни тогда, когда мы были детьми, ни сейчас. Будто мы невидимки.

Моей матери было как мне сейчас, когда они поженились. Дед владел бетонным заводом, она была обеспеченной невестой, а у моего отца не было ничего. По крайней мере, именно об этом мать напоминает ему во время каждого скандала. Крутит и крутит эту заезженную пластинку, вызывая у меня зубной скрежет, а у него — злость. Отец звереет, а мать словно этого и добивается. Чтобы он ударил.

Моя мать нигде никогда не работала, зато она с закрытыми глазами сервирует стол и готовит идеально. На этом все. Больше она ни в чем не разбирается. Ни в чем!

Она… отдала ему полный контроль над своей жизнью. И это произошло не вчера, не год назад. Так было всегда!

На ней шелковый халат, под ним — шелковая комбинация. Она никогда не позволяет себе быть неопрятной дома. Ее волосы темные и волнистые, у меня точь-в-точь такие же. Это гены по материнской линии, мы с братом оба из этого «яйца». Похожи на нее, а не на… него…

Моя мать красивая, несмотря ни на что. Это не мое дочернее восприятие, это факт. Каким-то образом мать умудряется оставаться красивой, хотя единственное усилие, которое она для этого прикладывает, — ботокс раз в полгода.

Она красивая и яркая.

Это первый урок, который я усвоила в жизни: красоты недостаточно!

Дернув за дверцу холодильника, я заглядываю внутрь и беру яйца.

— Я сама тебе приготовлю, — хрипло произносит мать. — После тебя всегда бардак, как после мужика.

Я кладу коробку на стол, почти бросаю ее с угрозой остаться без чертовых яиц, переколотив их все до единого.

Мне не светит быть идеальной хозяйкой. В детстве мать учила меня печь свой фирменный «Медовик», но те времена давно прошли. Она и не вспомнит, когда в последний раз его пекла.

Пока мать делает мне яичницу, я бросаю в стакан лед и наливаю воду.

— У Валентины внук сильно заболел, — обращается мать к отцу. — Нужно бы оказать помощь.

Валентина — наша домработница последние лет пять. Она убирает и готовит три раза в неделю.

— Сколько? — спрашивает отец.

Они обмениваются мнениями.

Даже более сдержанно, чем обычно. Мать кажется суетливой и рассеянной, но при этом она в себе. Она трезва. В последние пару недель я ее трезвой не видела ни разу, даже с утра. Эти дни были похожи на стремительное движение к точке кипения, и она наступила.

Резко отвернувшись, я сажусь за стол. Отец переводит на меня взгляд и задает вопрос:

— Как дела у Осадчих?

— Все хорошо… — отвечаю я.

— Хо-ро-шо… — проговаривает отец.

Я знаю: он доволен тем, что я встречаюсь с Данияром. Тем, что я «попала» в эту семью. Доволен больше меня самой, хотя они не очень-то и общаются. С тех пор, как их бизнес разделился, в основном на расстоянии, и меня это устраивает.

— Что с твоими планами на будущее? — вдруг спрашивает отец. — Ты уже об этом думала?

У меня в груди возникает давление, потому что я хотела от него этого вопроса! Всплеск такой сильный, что на секунду у меня сдавливает горло.

Я хотела, чтобы он озаботился моим будущим. Чтобы проявил это внимание. Чтобы сделал для меня что-то. Именно он! Он, а не Осадчие!

Моя радость горчит от того, что они озаботились этим вопросом еще до того, как я защитила диплом. Гораздо раньше, чем мой собственный отец. Я, разумеется, понимаю, чья была инициатива, кто их напряг, но это ситуацию не меняет: они нашли мне работу, о которой можно только мечтать, и сделали это раньше, чем мой отец вообще об этом подумал. Раньше, чем об этом подумала я сама. Но я об этом не просила! Каждая их услуга… как веревка вокруг моей шеи… веревка из наших с Осадчим отношений, которая будто становится все туже и туже в последнее время. Я чувствую это во всяких мелочах, и это меня пугает.