Ненужная мама. Сердце на двоих (СИ) - Лесневская Вероника
Ее не вернуть… Прямая линия…
Я должен был, но не смог. А она мне доверилась… Все, что мне осталось, - бесконечный ночной кошмар на повторе.
Три недели кромешного ада. Единственный луч света в конце тоннеля – наша дочь. Частичка ее и… причина смерти. Люблю и ненавижу. Готов убить себя за это, но нельзя.
Придется жить… ради них обеих.
Сквозь боль и туман прорывается тонкий детский плач, и я мгновенно распахиваю глаза. Подаюсь корпусом вперед, не до конца разделяя сон и реальность, и спотыкаюсь взглядом о женский силуэт, склонившийся над детской кроваткой.
На автопилоте поднимаюсь и, с трудом передвигая ватные ноги, бреду к ней. Сегодня мой кошмар затянулся, стал почти осязаемым и обрел продолжение.
Понимаю, что она ненастоящая, но малодушно отгоняю эту мысль.
Я дико скучаю...
Я устал. Я сдох и постепенно разлагаюсь без нее… Поэтому протягиваю руку, чтобы дотронуться хотя бы во сне.
- Алиса? – с болью выталкиваю из груди ее имя. Кончики пальцев упираются в острую лопатку. Реальный контакт прошибает меня током и заставляет дернуться.
Что за черт?!
Призрак оборачивается как раз в тот момент, когда глаза привыкают к полумраку. Образ жены стирается, и я различаю черты лица девушки, которая кажется мне смутно знакомой.
- Алисе лучше, жар спадает, - кивает она с мягкой улыбкой, отступая и пуская меня к дочери. Думает, я звал ее… Пусть так.
Медленно прихожу в себя, вспоминая события этого дня. Дотошная соседка на площадке, плачущая дочка на моих руках, незнакомка, появившаяся из ниоткуда, но очень вовремя.
- Виктория… Богданова, - восстанавливаю имя молоденького педиатра в измученном болезнью мозгу. Надавливаю пальцами на виски и массирую до ярких пятен перед глазами.
До чего же хреново! На ногах едва стою… Размяв затекшую шею, выпрямляюсь и стараюсь держать невозмутимый вид. Сложно. Хочется рухнуть, уснуть и… не проснуться.
- Все так запущено? – произносит Вика с толикой иронии, чтобы разрядить атмосферу, но в мелодичном голосе проскальзывают беспокойные интонации. Ее жалость коробит. - Вас до сих пор лихорадит?
Включив ночник, она вскидывает руку, наводит на меня термометр, как пистолет, и целится прямо в лоб. Мельком бросаю взгляд в окно – на улице непроглядная тьма.
Который час? Впервые я так отрубился.
- Как долго я спал? Надо было разбудить, - укоризненно кидаю, пока детский врач измеряет температуру великовозрастному мужику. Свожу брови к переносице, поднимаю взгляд на инфракрасный луч – и небрежно отмахиваюсь как раз в тот момент, когда звучит сигнал.
- Тридцать семь и девять, - проговаривает одними губами, удовлетворенно кивает сама себе, а потом отвечает на мои вопросы: - Несколько часов. Если честно, я пыталась вас будить. Потом еще посудой гремела на кухне в поисках детского питания. Алиску подняла, а вас – нет, - разводит руками, в одной из которых держит пустую бутылочку.
- Извини, что так получилось. Мы тебя задержали.
- Вам помощь нужна, Гордей, - назидательно чеканит, отворачиваясь к моей крохе, чтобы проверить подгузник. - Вы же сами видите, что не справляетесь в одиночку.
- Знаю, как раз ищу няню, но они все какие-то… ненадежные.
- Или у вас завышенные требования? – косится на меня с подозрением. - А бабушки, дедушки?
- Мои родители живут в Беларуси. Мама приезжала после того, как… - осекаюсь на полуслове, не желая произносить это вслух. Разум не принимает. – Когда Алиска родилась, - формулирую иначе. – Без матери я бы первое время вообще не протянул. Потом она вынуждена была вернуться домой. Как только возьмет отпуск, то проведет его с нами. Допрос окончен? – неожиданно рявкаю с раздражением.
Я злюсь не на Вику, а на себя. Слишком откровенничаю с ней. Чужим людям на хрен не нужны мои проблемы, и она не исключение. А я веду себя как пьяный идиот на встрече анонимных алкоголиков. Богданова не нанималась подрабатывать психологом, но продолжает ковырять мои раны.
- А со стороны… жены?
- Мы с ними не общаемся…
Потому что мы с Алиской убили их единственную любимую дочь... Простить не могут.
- Извините, я у вас немного похозяйничала, - заметив мое мрачное настроение, Вика меняет тему. - Можете проверить ценные вещи, - подшучивает аккуратно.
- Проверил, - указываю на малышку в кроватке. - На месте.
Прячет легкую улыбку, с теплом поглядывая на ребенка. Такая живая, энергичная, светлая, что и я невольно поддаюсь, на доли секунды забывшись. Тянусь к ее огню, чтобы согреться. Она как пришелец в нашей пропитанной мраком и негативом квартире. Именно я принес с собой эту тьму, забрал из дома, где мы жили с женой и который я оставил, потому что воспоминания душили. Она там в каждой фотографии, в каждой вещи, в каждом скрипе половицы. Я бы точно свихнулся.
- Я оставила рекомендации и для Алиски, и для вас, - Вика протягивает мне листочки с печатью и свой размашистой подписью. – Мой номер тут, если что, - тычет тонким пальчиком в цифры. – Что ж, мне домой пора. Это бы самый долгий вызов в моей практике, - тихонько посмеивается. Непривычный звук, на который Алиска реагирует с удивлением. Здесь никто даже не улыбается…
- Такси? – проявляю каплю вежливости. Я и так вел себя с ней как последний хам.
- Я за рулем, - деловито выдает, поправляя высокий хвост. Каштановые волосы выпадают из растрепавшейся прически, но это Вику не портит. Наоборот, она кажется более уютной, домашней. Будто живет тут давно, а не приехала осмотреть больную. Гармонично вписывается в обстановку, заполняя пустоту. Или я просто одичал за три недели?
- Поздно уже. Еще и дождь, дороги скользкие... Точно поедешь?
- Мужской шовинизм? – дерзко вскидывает подбородок и бойко смотрит на меня. - Женщины водят машину не хуже вас.
- Я не это имел в виду, - устало качаю головой, не желая больше препираться с ней, и внезапно предлагаю: - Ты можешь остаться до утра.
- Нет, - чеканит коротко и твердо. Простреливает меня недовольным взглядом, будто я что-то неприличное предложил. – Я и так у вас задержалась, - важно прокручивает изящные часики на тонком запястье.
Невольно изучаю ее… Хрупкая, сердобольная, внимательная. Хотя бы тот факт, что она не бросила нас с малой, характеризует ее как очень эмпатичного, сопереживающего человека. Но для нее это, скорее, минус. В медицине чувства мешают, а порой могут привести пациента к смерти. Как случилось в моем случае…
Наверное, Вика выбрала для себя самую оптимальную специальность – педиатр. Не представляю ее в хирургии, заляпанную кровью, со скальпелем и зажимом в руках. Хотя не удивлюсь, если она и там себя покажет с лучшей стороны. Будет до последнего держать лицо и выполнять возложенные на нее задачи, несмотря на орудующую в груди мясорубку. Такие, как она, не отступают и не сдаются, даже если очень больно. Внутри нее – стальной стержень, облаченный в нежную оболочку.
- Ладно, как скажешь, - капитулирую, освобождая путь к двери.
В узком проходе между детской кроваткой и пеленальным столом вдвоем не протолкнуться. После огромного дома с мансардой эта квартира кажется мне тесной, душной коробкой, в которой я ночую, как бомж. Причем я выбрал самую большую площадь, однако все равно нам с Алиской неуютно. Надо хотя бы сделать перестановку, чтобы оптимизировать пространство, но руки не доходят. Я даже вещи не все разобрал после переезда.
В какой-то момент мы с Викой оказываемся четко напротив. Лицом к лицу. Она по-девичьи теряется, а я усмехаюсь и невесомо касаюсь ее талии, чтобы оттеснить к двери. Стоит нам разойтись, как Алиска заходится в диком вопле.
Машинально разворачиваюсь к кроватке, но Богданова опережает меня. Моргнуть не успеваю, как вижу малышку на ее руках. Крик становится все тише, а постепенно переходит в жалобное мяуканье.
- Тш-ш, - Вика ласково успокаивает Алиску, прижимаясь губами к ее макушке, рядом с бьющимся родничком.
Неосознанно зацикливаюсь на образе матери с ребенком. Окаменелое сердце дергается за ребрами, но я усмиряю его, загоняя обратно под замок. Вычеркиваю из памяти приятную, но чужую картинку. У нас никогда не будет полной семьи.
