Майкл Корда - Идеальная пара
– Тяжелых? Что ты имеешь в виду?
Фелисия никому не могла рассказать о Нью-Йорке. Если бы она рассказала Робби, он, вероятно, решил бы, что она преувеличивает, чтобы заставить его чувствовать себя виноватым за то, что произошло. Он считал, что она просто проходит курс лечения отдыхом. У нее не было сил рассказать ему, что это значит оказаться запертой в таком месте, где окна затянуты стальной сеткой, где тебе не разрешают даже подойти к зеркалу из опасения, что ты разобьешь его и осколками вскроешь себе вены. О, она отлично знала, что значит находиться под постоянным надзором; видела комнату с обитыми войлоком стенами и смирительную рубашку, которую санитары надевали на нее только для того, чтобы показать, что ее ждет, если она когда-либо нарушит порядок.
Она вела себя смирно – до тех пор пока Рэнди Брукс не пришел навестить ее, появившись на пороге комнаты для посетителей с букетом цветов и озабоченным выражением на лице. Робби, уже вернувшийся в Англию, попросил Рэнди повидаться с Фелисией и узнать, как у нее дела и не нужно ли ей чего-нибудь – ни один из них, конечно, не знал, что она подслушала их разговор после неудавшейся вечеринки. Брукс попытался улыбнуться ей, но она по его глазам видела, как шокировал его ее вид – взлохмаченные волосы, коротко остриженные ногти, больничный халат с завязками на спине.
Если он пришел с какой-то шуткой, подходящей к случаю, она так и не услышала ее, потому что в гневе с воплями, бросилась на него, и ее оттащили санитары. Потом ей говорили, что она чуть не выцарапала глаза самому знаменитому комику Америки, как будто это было последним доказательством ее безумия, но она ничего этого не помнила и вообще вспоминала что-либо с трудом после того, как к ней применили лечение электрошоком. Но она до сих пор не забыла ужасную боль, вкус ватного кляпа, который ей засунули в рот, чтобы она не откусила себе язык, неожиданно сильный запах озона, появившийся в воздухе от электрического разряда, и такое ощущение, будто разрывается позвоночник, когда от неожиданного удара током она резко выгнула спину.
Фелисия вдруг услышала щелкающий звук и осознала, что Гарри Лайл пристально смотрит на нее, щелкая пальцами перед ее лицом, как бы желая проверить спит она или нет.
– Я спросил тебя, что ты имела в виду под словом «тяжелый», – сказал он. – А потом ты отключилась.
Фелисия поежилась.
– Прости. Все было гораздо хуже, чем ты можешь себе представить.
– Ты можешь не бояться и рассказать мне об этом, дорогая.
– Я не боюсь. Если ты настаиваешь… Я пыталась убить себя. Бедный Робби не знал что делать, поэтому он начал искать совета у специалистов – очень осторожно, понимаешь, поэтому об этом нигде не сообщалось – и все сказали, что меня на самолете надо срочно везти в Нью-Йорк. Я смертельно боюсь самолетов, как ты знаешь, и меня накачали снотворным, чтобы посадить в самолет. Бедный Робби хлопотал вокруг меня всю дорогу. Мы были весьма странными путешественниками, мы трое.
– Трое?
– Робби попросил доктора Фогеля, моего психиатра из Лос-Анджелеса, поехать с нами, чтобы я была под присмотром. Так мы и сидели рядом: Робби с трагическим выражением лица, я, вцепившись руками в кресло, и доктор Фогель со шприцем наготове на случай, если я буду слишком «возбуждена». – Фелисия, казалось, говорила сейчас сама с собой. – Потом, когда мы наконец приземлились в Нью-Йорке, не знаю, после скольких остановок, я взглянула в иллюминатор – там у трапа нас ждала большая машина с шофером. – Ее голос дрогнул. – А рядом стоял Рэнди Брукс.
– Этот комик? Мне всегда нравились его фильмы. Чертовски забавный тип!
– Правда? – равнодушно спросила она. – Только тогда мне было не до смеха оттого, что именно он пришел встретить нас с машиной, чтобы отвезти в город. Когда я увидела его, у меня случился – я даже не знаю, как это назвать – новый приступ, пожалуй. Я не хотела выходить из салона самолета, хотя до этого я так же не хотела в него входить. Я плакала, кричала и цеплялась за кресло, пока наконец доктор Фогель не сделал мне укол, потом вызвал машину скорой помощи, и меня вынесли из самолета, привязанной к носилкам. Именно тогда было окончательно решено, что я не возвращаюсь в Англию вместе с Робби. Он улетел на следующий день, а я осталась в клинике, признанная сумасшедшей.
– Неужели это было сделано официально?
– Ну, честно сказать, мне кажется, я сама подписала свой приговор. – Она засмеялась, будто это было очень смешно, хотя при одной мысли о психиатрической клинике у нее по спине начинали бегать мурашки. – Я тогда подписывала много, много разных бумаг – счета, контракты, письма… все, что клали передо мной на стол, я подписывала. Мне было проще подписать, чем спорить из-за этого. Таким образом, я подписала свое собственное заключение, что оказалось совсем просто, а потом обнаружила, что не могу таким же образом подписать свое освобождение, но к тому времени Робби был уже в Англии, учился, чтобы стать летчиком…
– И ты по-прежнему с ним? После всего этого?
– Он не знал, насколько все было скверно. Он и до сих пор не знает. И не узнает. – Она улыбнулась. – Теперь мне уже лучше, – сказала она. – Я не забываю свои слова.
Гарри Лайл мрачно посмотрел на блюдо с сыром. Оно было красиво сервировано, покрыто накрахмаленной салфеткой; бисквиты лежали с одной стороны, свежая морковь и сельдерей – с другой; все дело портил тот факт, что в центре лежало всего несколько засохших ломтиков чеддера, более пригодных для мышеловки, чем для дорогого ресторана. Он дал знак, чтобы его убрали, потом заказал бокал портвейна и достал сигару. Протянув руку, он ласково похлопал Фелисию по руке.
– Я не мог такое даже предположить, – сказал он. – Трудно представить, как ты сумела все это вынести. Однако это лишний раз доказывает мою точку зрения.
– О чем ты?
– О Порции, конечно. Учитывая твои… проблемы и тот факт, что Чарльз сейчас на фронте, совершенно очевидно, что ребенок должен жить в Лэнглите.
Фелисия пристально посмотрела на него.
– Гарри, я против, так что смирись с этим.
– Она мне нужна, Фелисия. Я хочу, чтобы она жила у меня.
– Почему?
Ему потребовалась пара минут, чтобы закурить сигару. Когда-то прежде он развлекался тем, что учил Фелисию, как надо выбрать сигару, разминать ее в пальцах, поднося к уху и прислушиваясь к легкому потрескиванию, которое говорило о ее качестве, срезать кончик, потом вставлять сигару ему в рот и зажигать. Ему доставлял удовольствие весь этот сложный ритуал, заключавший в себе некий эротический символ, а ей, в шестнадцать лет, доставляло удовольствие выполнять его просьбу. От этих воспоминаний ей стало немного не по себе.
