Алиса Ферней - Речи любовные
— Бедняжки! — в шутку пожалел тех Том.
«Как Жиль мог пропустить такой матч!» — «Он больше не увлекается боксом?» — «Увлекается, еще как! С детства помешан». — «Тогда где он?» — «Бог его знает». — «Может, женщина?» — «Я бы очень удивился». — «А я бы нисколько. С тех пор, как Бланш от него ушла, он твердит, что предпочитает жить один: мол, не получилось с ней, не выйдет и с другой. Этот развод для него как ушат холодной воды. Он так изменился». — «Как это изменился?» — «Поговори с ним, он тебе расскажет, что был последним дураком, что нужно было меньше увиваться за юбками». — «В нашем возрасте и не думать о бабах! Да как это возможно?»
— Том, не преувеличивай!
— Я и не преувеличиваю, я знаю. Я смотрю на женщин, ты смотришь на женщин, на их грудь, задницу, и даже если у тебя с ними ничего нет, все равно ты думаешь об этом, как и о том, почему это недозволено, почему нельзя иметь сразу многих, почему нельзя их потрогать, поглядеть на них!
Все смеются.
— Снова-здорово, — недовольно тянет Жан.
— Ну ты и тип! — хохочет Гийом, в шутку боксируя Тома.
— Только не о женщинах! — взмолился Анри.
— Я тоже думал, тема исчерпана, — поддерживает его Жан.
— В любом случае развестись не означает автоматически попасть на облака. Это дорогое удовольствие… — с веселым выражением лица произнес Гийом.
— Ты у нас специалист! — смеется Том.
— О да! По этой части, — отвечает Гийом. — Сколько Жиль отстегнет Бланш?
— Они еще не все обговорили, но он хочет быть щедрым — ради дочки. Хотя где гарантия, что средства пойдут на нее?
— Сдается мне, он доверяет жене.
Разговор был прерван неистовыми воплями Макса и Марка:
— Последний раунд!
***
Все затаили дыхание. Страх за того, кому они не в силах были помочь, переполнял их. Как они все дружно ненавидели белого коротышку! Как его только не называли!
— Придурок! Так и прет, хочет сбить с катушек! Ну давай же! — подбадривал Том черного атлета. — Ну давай, врежь ему в пятак, чтоб сел на задницу!
Черный боксер ушел в защиту, белый нападал. Затем два цвета смешались; чтобы заглушить град сыплющихся на него ударов, черный вцепился в белого. И тут раздался гонг: конец боя. Красавец стоял возле веревочного ограждения, вынимая капу и поднимая руки в знак победы. Все повскакали с мест, хохоча и тормоша друг друга.
— Дождемся решения рефери. Всяко бывает, — остудил их пыл Том.
Проигравший, по их мнению, заворачивался в халат и покидал ринг. Лицо его было искажено яростью, подбородок дергался. Победа досталась тому, кто на время матча стал всеобщим любимцем.
Марк опомнился, и первая его мысль была о жене: пришла ли она? Он беспокоился, когда она задерживалась поздно, а когда возвращалась, испытывал облегчение. Полина принимала это за ревность. Он же на самом деле беспокоился, как бы с ней чего-нибудь не случилось. Он решил пойти взглянуть, нет ли ее среди женщин, и если нет — позвонить домой. Который час? Почти полночь. Ужин наверняка уже кончился.
— Пойду на женскую половину, — бросил Марк друзьям.
— Оставь их в покое! — отозвался Макс.
— Хочу знать, пришла ли Полина.
— Боишься, улетит? — пошутил Гийом.
— Вот именно!
— Как это согласуется с тем, что ты нам тут проповедовал? — спросил Макс.
— Думаю, согласуется.
— Дождись результата матча, — удерживал его Том. Они потягивались, комментировали увиденное. Все как на подбор высокие, сильные. Когда они собирались вместе в замкнутом пространстве, это впечатляло. Сила требовала выхода, они не могли жить подобно немощным старцам. Дожидаясь объявления результатов, они слегка прибирались на столе.
— Чертовски интересный матч, — повторял Том, а поскольку он был знатоком, к его мнению прислушивались.
Победа была присуждена черному атлету. Прямая трансляция закончилась, и Том выключил телевизор.
— Допьем? — предложил Том, чтобы опорожнить бутылку.
Хотя они и прибрались как могли, все же в зале царил мужской беспорядок. После этого отправились к женам: впереди спортивным пружинящим шагом шел Марк, заранее радуясь встрече с женой. Лучше всего он ощущал, как любит ее, в ее отсутствие.
4
— Можно об этом сказать или это секрет? — спросила Луиза у Пенелопы, имея в виду ее замужество.
— Нет, это не секрет. Надо же дать людям привыкнуть! — с улыбкой ответила та.
— Ты преувеличиваешь! — с нежностью проговорила Луиза.
— Я не преувеличиваю, это и вправду нечто! Увидишь, такое начнется, ты даже не осмелишься повторить мне, столько будет злобы… — Пенелопа встала. — Пойду возьму пирога.
Жизнь была безжалостна к ней. «Почему иным словно на роду написано горе мыкать?» — задумалась Луиза. То ли у них внутри сломана пружина, то ли какой-то изъян, постоянно заводящий их в дебри? «Частица их самих, несомненно, делает выбор в пользу несчастья». Луиза не осуждала, ее словно озарило. «Вот, к примеру, — размышляла она, — Пенелопа, могла бы забыть жениха, снова полюбить, не дожидаясь так долго и выбрав кого-то помоложе, не того, кто тоже обречен скоро уйти. За это-то она его и полюбила: он скоро умрет, как и первый…» Пенелопа была творцом своего самопожертвования. И было нечто непередаваемо прекрасное в этом бессознательно поддерживаемом мраке.
— О чем задумалась, подруга? — спросила Ева, усаживаясь на стул Пенелопы.
— О словах Пенелопы, — отвечала Луиза.
У Евы была милая мордашка, тонкая кость, но выражение карги. Луиза подмечала это каждый раз, как они виделись: на Еве было написано, кто она такая, и как бы она ни старалась затушевать свою суть с помощью улыбок и приятных манер, она все равно была тут и никуда не девалась.
Луиза решила бросить пробный камень.
— Пенелопа выходит замуж.
— Как чудесно! — воскликнула Ева, которой на самом деле было на это глубоко наплевать.
— Она выходит за Поля, — ровным голосом, чтобы невозможно было догадаться, что она думает, проговорила Луиза.
— За старика? — Ева скроила гримасу.
— Это необыкновенный человек. — заметила Луиза с деланной наивностью. — Второго такого не сыщешь.
— Согласна, но ему семьдесят лет.
— Семьдесят два! — подтвердила Луиза.
— Многовато для жениха, ты не находишь?
— Многовато для чего? Ты считаешь, начиная с какого-то возраста, люди не могут любить?
— Конечно! Ну, его-то я понимаю, — ирония сквозила в голосе Евы, — но не о нем речь, а о Пенелопе! С ним все ясно, правильно делает, что идет напролом. Но она-то, неужто совсем больная? Я допускаю, что можно лечь с кем-то с досады, согласиться пойти с одним, потому что другой отказал… нередко мужчины завоевывают женщину только потому, что она несчастна и одинока, но все же есть какие-то границы!
