Даниэль Буланже - Клеманс и Огюст: Истинно французская история любви
— Как-то раз я едва не последовал за вами, но было уже так поздно… Она была в купальном халате, но в туфлях на высоких каблуках-шпильках, так что ростом она, казалось, была с вас… Она что же, собиралась купаться?
— Нет.
— А я было подумал… в руке она держала цветок…
— Я дарю ей розу всякий раз, когда она заканчивает очередную главу. Ей нравится бросать эти розы в воды Сены, а потом мы с ней вместе долго-долго смотрим, как роза уплывает вниз по реке… Мало что может сравниться по красоте с этим зрелищем, и мало что может так волновать. Свет, озаряющий Лувр, отбрасывает блики на воду, они тоже колышутся, качаются, плывут… а свет струится, пульсирует… Просто чудо! Нет, вы должны были пойти за нами…
— Ну, теперь я имею полное представление обо всем, ведь вы нарисовали такую дивную картину. Вам повезло, что у вас такая подруга. Это такое счастье!
— Она всеми силами стремится дарить счастье, только об этом и мечтает, — сказал я.
— Увы, я должен сознаться, что впервые купил ее книгу, когда увидел ее фотографии в витринах книжных лавок, но я так и не смог дочитать до конца.
— Почему?
— Мне показалось, что я очутился в фургоне ясновидящей, а я не умею верить предсказаниям гадалок, господин Авринкур, я вообще ни во что не верю. Но только ничего ей об этом не говорите, а передайте слова моей глубочайшей признательности и искреннего почтения.
Он сделал три шага, чтобы открыть дверь на улицу, но вдруг зажег свет и повернулся ко мне.
— Вот уже пятьдесят семь лет я живу здесь, в собственном доме, и до сих пор путаюсь в кнопках. Как это объяснить?
— Мы запрограммированы раз и навсегда, — сказал я.
Я вернулся домой и обнаружил Клеманс в ванне, где она возлежала, задрав вверх одну ногу. Признаться, давненько я не видел, чтобы она надевала на лодыжку золотую цепочку, которую обычно носила на запястье.
* * *Разумеется, я не присутствовал при подписании контракта, в соответствии с условиями которого романы Клеманс в скором времени должны были быть отданы в руки сценаристов, мастеров по сочинению диалогов, режиссеров, монтажеров и композиторов, но она сочла, что будет весьма и весьма хорошим тоном предстать перед миллиардером-мормоном в черном платье. Мы пробегали по городу целый день в поисках подходящего туалета в стиле добродетельной монахини, ухаживающей за больными, дамской бархатной шляпки с лентами, завязывающимися бантом под подбородком, очень походившей на старомодный чепец, черных туфель с пряжками и фиолетовых чулок, чтобы придать всему этому строгому и суровому ансамблю некую пикантность, чертовщинку, я бы сказал. Признаться, я рассчитывал найти все необходимое в квартале Сен-Сюльпис, но, увы, мы не нашли ничего подходящего ни там, ни в специальных отделах крупных универмагов, торговавших различными церковными принадлежностями и облачением; мы уже совсем было впали в отчаяние, когда при выходе из последнего универмага Клеманс, повинуясь гласу суеверий, положила крупную купюру в кепку какого-то бродяги-безработного (кстати, пребывавшего в полном расцвете сил и лет), сидевшего по-турецки на тротуаре и искавшего блох у своей собаки. Так всегда бывает в жизни: вы ведь не выбираете в толпе подходящего или понравившегося вам человека, чтобы узнать у него, как пройти на улицу, куда вам нужно попасть, нет, вы обращаетесь к первому встречному… Вот так и Клеманс, ни о чем особенно не задумываясь, обратилась с вопросом к бродяге-попрошайке. Он сунул два пальца в рот и трижды свистнул. И мы увидели, как в десяти шагах от нас вдруг зашевелилась какая-то куча тряпья и к нам медленно, прихрамывая, приблизилось некое существо, как оказалось, женского пола, неопределенного возраста, одетое в какие-то невообразимые лохмотья, с четками в руках. Физиономию сей дамы искажала страдальческая полуулыбка, словно эта дама являла собой воплощение всех скорбей и горестей мира.
— Моя матушка, — сказал мужчина, просивший подаяние. — Мы работаем вместе. Мы с ней никогда не расставались.
— Времена сейчас тяжелые, — сочувственно вздохнула Клеманс.
— Да нет, грех жаловаться, дела-то наши идут неплохо, — сказала старуха, несколько даже горделиво распрямляя спину. — Всегда и везде есть люди с нечистой совестью. Вот они и замаливают грехи, подавая милостыню. А для нас самое главное — устроиться в хорошем месте, это трудно, но… но я не имею права выбалтывать вам все секреты!
— О, прошу вас, расскажите мне все, если у вас станет легче на душе после того, как вы выговоритесь, — промолвила Клеманс.
— Послушай мадам, мама, сделай так, как она просит, — сказал сын, и произошло чудо: старуха открыла нам свое сердце.
— К счастью, есть некий господин Проз, наш добрый патрон и покровитель. Он знает все хорошие места в городе, где всегда много народу и подают особенно щедро. Так вот, он развозит нас по точкам по утрам и забирает вечером, чтобы отвезти на наш сборный пункт, в Барбе. Нас на него работает человек сорок, и он кое-как подлатал для нас микроавтобус.
— Проз — человек смелый, — добавил сынок. — Он пришел на смену господину Мари, которого убили в прошлом году. Унаследовал, так сказать, его дело…
— А кто его убил?
— Да у нас ведь все как у всех и как везде… — протянула мамаша. — Есть определенные подозрения, но точно-то никто ничего не знает.
Из пасти у собаки текли слюни. Две блохи нашли свой конец между сухо щелкнувшими ногтями сына.
— Мама, — сказал он, — выслушай мадам и помоги ей найти то, что она ищет.
— Проще простого, — закивала головой старуха, выслушав Клеманс. — Вы все найдете у нас, в Барбе.
И действительно, Клеманс, всегда недолюбливавшая поношенные вещи, опасавшаяся напороться на совершеннейшее барахло и тряпье, нашла в Барбе вещи почти новые, причем нашла именно то, что хотела. Мало того, она даже могла выбирать, потому что было из чего!
В Барбе под грохот поездов наземного метро, подобно огромным утюгам регулярно, с равными интервалами сглаживавшими все шумы и крики восточного базара, слова, слетавшие с уст Клеманс, мгновенно передавались от одного торговца к другому во все стороны, так что через мгновение о ее желаниях стало известно даже на соседних улочках. «Требуются епископские шелковые чулки!» И вот уже к нам, расталкивая локтями своих собратьев, протискивается продавец с целой кучей вожделенных фиолетовых чулок; он уверяет, что они достались ему от кардинала такого-то, потому что тот якобы подарил их его сестре. Торговец принялся растягивать чулки в длину, демонстрируя их прочность. «Нужна шляпка с завязками под подбородком!» И вот уже детишки натащили их отовсюду… Клеманс платила щедро, не торгуясь, правда, она крепко прижимала к себе сумочку, да и я за ней приглядывал, вернее, я приглядывал за теми, кто ее окружал. Но я поторапливал ее, потому что ощущал, как нас с ней обволакивает плотной пеленой туча взглядов, и эта туча похожа на тучу саранчи… В последний момент мы с ней оказались перед трудным выбором: перед нами стояли десять пар туфель с красивыми пряжками, тридцать седьмого размера, точь-в-точь таких, какие хотела иметь моя возлюбленная. Она взяла ту пару туфель, что, как нам показалось, «прожила свою жизнь либо в достатке, либо в забвении», без единой морщинки на союзках.
