Вероника Мелан - Аарон
Ягодного компота она уже напилась, отварной картошки с мясом наелась, а постоянно удерживаться от того, чтобы не смотреть на Аарона, устала. Незачем ей больше на него смотреть — только тяжелее на сердце. Никогда ей уже не достанется ни одной его улыбки и ни одного доброго слова. А любоваться тем, кто тебя ненавидит, больно.
— Конечно.
Майкл отодвинулся.
Ни на кого не глядя и стараясь не задеть тарелки, Райна осторожно выбралась из‑за стола и направилась к выходу из комнаты.
Вечер на Магии пах по — особенному: вечерним лесом, влажными кочками, далеким озером и разбредающимися в разных направлениях тропками.
Она не стала задерживаться у двери, куда любой, кому приспичило покурить, вышел бы в первую очередь, — обошла дом кругом и заметила, что с обратной стороны есть еще одно крыльцо — не такое широкое, как первое, — поменьше. Без кресел, зато с удобными перилами — эдакий балкон у самой земли.
Подошла к деревянному ограждению, оперлась на него руками, склонилась, разом ссутулилась — не для кого держать осанку, — всмотрелась пустым взглядом в утонувший в сумрачной синеве лес. Тихонько шумели деревья, уже почти сливались в сплошную стену стволы.
Да, здесь — именно здесь — она чувствовала себя комфортней. Одна. За стеной от всех. В тишине и вакууме — одинокая, безрадостная, вновь ощутившая, как тоскливо и пусто внутри; против воли крутился, словно заевшая пластинка, сегодняшний разговор с Аароном.
Плохой разговор. Жуткий. Разъевший кислотой изнутри.
А сам Аарон — живой и теплый — сидел за бревенчатой перегородкой, под крышей — вел беседы с хозяевами, улыбался им, шутил, наверное. Ее. И никогда уже больше не ее. И не важно, как близко он сегодня может к ней спать, — ей никогда уже его не коснуться. Ведь она — стерва, ставящая мужиков на колени.
Стыдно. За себя, за свои дела, за то, что была так слаба, что сдалась и мстила. А ведь всего лишь хотела забыть его же, блин, — Канна.
Иногда жизнь глупа и тяжела. Даже в таком красивом лесу.
Кто‑то скрипнул входной дверью; Райна ожидала, что вскоре потянет сигаретным дымом, но вместо этого послышались приближающиеся по хвое тихие шаги.
Кто это — Майк?
Она не ошиблась. Вскоре он собственной персоной стоял с ней рядом. Подошел почти неслышно, оперся на перила рядом, долго стоял молча — тоже смотрел на лес.
Райна думала, он сейчас спросит о чем‑нибудь банальном — о том, нравится ли ей здесь, хорош ли их дом или не тяжело ли шагается по холмам, но проводник удивил ее вновь. Спросил совсем не то, что она ожидала. Не спросил даже — грустно кивнул.
— Вас сегодня кто‑то оскорбил, да?
— Не важно.
Она постаралась, чтобы это не прозвучало грубо — сегодня из нее плохой собеседник, и лучше сразу дать об этом понять.
— Оскорбил и обидел. Я вижу.
Плохо, что видит. От этого еще тяжелее; Райна вздохнула.
— Мне не сказали ничего такого, чего я не заслужила.
— Зря вы так думаете. Судить ведь легко, сложно не судить.
Эту истину она знала и без него, вот только легче от этого не становилось.
— Пусть. Пусть лучше так…
— Как?
— Честно. Зато теперь я знаю.
— Знаете, Райна, ведь на свете нет безгрешных людей. Их просто нет. И потому никто из нас не вправе оскорблять другого.
Она молчала. Что тут скажешь? Потом опустила голову, потерла лицо:
— Я заслужила все это, Майкл. Я делала много… плохого.
— Это неважно.
— Как это — неважно?
— Не важно, Райна. Мы на самом деле никогда не знаем, делаем ли мы плохое или хорошее, — потом нас всех рассудит Создатель. Когда‑нибудь.
Еще один вздох, понурые плечи. Где‑то вдалеке прокричала ночная птица.
— Все изменится, вот увидите.
— Не изменится. Прошлое не изменить.
— А его и не нужно менять. Вы можете изменить будущее.
— Не думаю. Не верю, простите.
— Хотите, я научу вас "как"?
Он шутил? Нет, такой, как Майкл, не стал бы издеваться, но вот так просто взять и научить тому, чему Райна никогда не могла научиться сама?
— Хочу. Только не верю, что сможете.
— Просто послушайте, хорошо?
— Хорошо.
— Вы ведь судите себя, верно?
Отвечать не хотелось. Но Райна кивнула — незачем отрицать очевидное:
— Верно.
— И вы себя стыдитесь.
— Вы не знаете, что именно я делала.
— Как я уже сказал — это неважно. Плохое вы делали или хорошее — не важно. Важно не судить себя. Не винить, не корить, не обижать. Ведь вы, Райна, — с рождения и до смерти — свой самый лучший друг. Лучше нет и не будет. Не отказывайтесь от самой себя. Никогда не отказывайтесь.
— Но как?
— Вот так. Примите себя целиком. Ни "хорошую Райну" и ни "плохую" — "просто Райну". Поймите, что ошибались — все ошибаются, — и идите дальше. Может, без похвалы за содеянное, но и без вины, понимаете?
— Не думаю, что смогу.
— Сможете. И тот, кто вас обидел, вам не нужен.
Слова задели за живое, и она вновь начала погружаться в тягучую печаль. А ее собеседник продолжил:
— Нам всем нужен такой человек, который бы принимал нас такими, какие мы есть. Не только вы должны принимать, но и вас.
— Это бесполезно.
— Значит, не тот человек. Когда вы нужны самой себе, вы нужны всем — всему миру. А если не нужны кому‑то конкретному, отпустите его.
— Пыталась. Не выходит.
— Потому что до сих пор верите, что не заслуживаете его. Что он лучше вас, но это не так. Никто не лучше и не хуже. И вы заслуживаете того, чтобы быть любимой — по — настоящему и сильно.
Хотелось плакать. Тихо глотать слезы.
— И вы станете любимой, как только простите саму себя. Как только сможете сказать себе: "Я — Райна, и я себя люблю. Такую, какая я есть. Просто Райну". А после поймете, что не согласны на полумеры. Раньше вы, наверное, думали, что сами являетесь полумерой? Так?
— Да.
— Так думает каждый, кому за себя стыдно. И потому отпустите стыд. И все станет ясно.
— Думаете?
— Знаю.
— Почему… Почему вы в меня верите? В то, что у меня получится?
Майкл не ответил ей — ответила за него тишина.
"Я знаю. Просто знаю", — прозвучало в ней шорохом сосновых веток.
*****
Не на коврике в палатке и одетой, а на мягкой, чуть скрипучей постели и раздетой — то было гораздо лучше. Ей выделили крохотную с одной единственной кроватью и тумбочкой комнатушку, и Райна лежала на ней, глядя в темный бревенчатый потолок.
Впервые в жизни она пыталась переосмыслить собственную жизнь по — другому — не с позиции "хорошо" и "плохо", а увидеть ее целиком — по крайней мере, ту часть, которую хорошо помнила.
