Вероника Мелан - Аарон
— Тот. Тот самый…
— Не тот. Может, мне стоит называть тебя не Райна, а Марго? Мисс Марго Полански?
— Не стоит.
Ей вдруг начало давить сердце. Беседа не просто повернула не туда — она стала опасной. Кажется, Райна все же наступила на мину.
— Может, стоит встать в очередь из женихов к самой завидной бабе Ланвиля? Самой богатой? Той, которая славится тем, что ставит мужиков на колени. Всех, которых встречает.
Она сделалась пунцовой. Потом бледной — он знает.
Нужно что‑то сказать — оправдаться, объяснить, только не оставлять все это вот так.
— Я не… там такие мужики!
— Какие? Какие, Райна? Может, и я такой?
— Ты не такой! — заверила жарко. — А они… они… не такие, слабые. Плохие.
— Не бывает плохих мужиков, но бывают настоящие стервы, знаешь ли. А ведь прежде чем взяться за эту работу, я кое‑что почитал о тебе. Послушал. И сильно удивился. Ты не просто не та Райна, которую я знал, — ты…
Она видела — ему хотелось сплюнуть. И казалось, он уже сделал это — прямо в душу.
— Ты не знаешь всех обстоятельств.
— Но я уже понял, как ты себя ведешь.
— Ты не понимаешь… я… я…
Она задыхалась. Снова не хватало воздуха, грудь теснило тоской и болью — она не такая. Не такая!
Но ведь такая?
— Они не стоили… большего…
Стальные глаза прищурились.
— Каждый человек на свете чего‑то стоит. А вот такое поведение точно не стоит ломаного цента. И потому ты не такая, Райна. Вообще не Райна. Спрашиваешь, как у меня дела? Так вот я скажу — лучше, чем у тебя. Сильно лучше. Я не славлюсь на весь город неадекватным поведением, не унижаю людей без причины и, в отличие от тебя, никого не убивал, чтобы потом с чистой совестью отправиться в поход к озеру очищения грехов. Стыдно, Райна. Стыдно. Сильно. Я всего этого не ожидал.
Она не смогла идти дальше. Когда Канн резко дернул плечом, поправил сползший рюкзак, развернулся и зашагал по дороге, она продолжила стоять — красная, как рак, глаза в пол, на щеках два неестественно ярких пятна. Убитая, онемевшая, с утыканным ядовитыми дротиками слов сердцем.
"Марго Полански…", "стерва", "ломаного цента не стоит…"
Стерва. Стерва. Стерва…
Она не заметила, как мимо, стараясь не выказать удивления, прошагал длинноволосый брюнет, а затем и ассасин.
Дождалась, пока все уйдут вперед, села прямо на тропинку, подняла дрожащие руки к лицу и закрыла ладонями лицо.
Пусть уходят насовсем.
А она останется.
(Sia — Dressed In Black)
Два человека — он и она,
А между ними глухая стена.
Из расстояний и прожитых лет,
Горьких падений и ярких побед.
Из недосказанных вовремя фраз,
Из равнодушия поднятых глаз,
Из необъятной, как море, тоски,
И не протянутой в горе руки.
Из подозрений и мелких обид,
Из выяснений, где больше болит.
Из череды мимо пройденных лиц,
Из перевернутых вроде страниц.
Можно пытаться друг друга забыть,
Можно на горло любви наступить,
Только Создателем предрешено –
Два человека, а сердце одно.
(автор: Марина Яныкина)
Она не знала, как и когда наступило время обеда.
Шла медленно и в самом конце. Не пошла бы вообще, но за ней вернулся ассасин, поднял с земли, подождал, пока у нее перестанут дрожать колени, какое‑то время вел, держа за руку. Молчал, ни о чем не спрашивал, а она ничего и никого не видела вокруг. Не хотела на поляну, не хотела новую стоянку, не хотела в палатку и к озеру. Вообще больше ничего не хотела.
И меньше всего смотреть в глаза Канну.
Райна думала, что за свою жизнь испытала такую боль, сильнее которой уже никогда не будет, — ошиблась. Нет боли хуже пустоты, когда внутри все немеет, перестает чувствовать, как будто отмирает, неспособное выдержать навалившееся горе.
Кто‑то ходил вокруг, разводил новый костер, шуршал рюкзаком; все молчали.
Райна сидела на бревне, сложив руки на коленях, и смотрела прямо перед собой. Она оглохла и ослепла.
Она одеревенела.
Наверное, кто‑то что‑то ел. А, может, и нет.
Шли минуты. Или часы. Когда она очнулась и кое‑как выплыла из оцепенения, на полянке потрескивал костерок, стояли вокруг рюкзаки, но никого вокруг не было.
Ушли. Куда все ушли?
И сразу поняла — они обсуждают ее. Находятся где‑то рядом и говорят о ней. Ставит миллион — точно говорят! Что она слабачка, что не стоило ее, наверное, вообще куда‑то вести, что…
Сердце тут же задохнулось от паники — она должна их найти, должна все это услышать, оправдать себя! Вскочила с бревна, огляделась, на несколько секунд затихла и прислушалась. И точно — слева из чащи звучали приглушенные голоса.
Крадучись, ступая как можно тише, она пробралась туда, где к ней стояли спиной. Говорил киллер, стратег слушал:
— Так не делают, Канн. Клиентов не оскорбляют — на них просто работают. Ты повел себя в высшей мере непрофессионально.
— А я должен был молчать? Когда она привязалась и тут же заговорила о личном?
— Ты разучился в ответ молчать?
— Извини, сорвался! Не выдержал, когда эта, — в этом месте повисла такая гнетущая пауза, что Райна успела подумать о целых пяти нецензурно звучащих словах, — …пигалица начала давать мне советы, как жить? Да кто она вообще такая?
— Наш клиент.
— Она убийца, Рен. И не говори мне, что я должен был об этом молчать.
— Должен был.
— Наверное, должен был, — Аарон сплюнул за землю. Процедил зло: — Только, знаешь, я до сих пор не пойму, чем ей помешала эта бабка? Старуха, Рен! Я понимаю, если бы кто‑то другой, но немощная бабка?
На этом месте Райна не выдержала — задрожала, затряслась, как осенний лист, сжала руки в кулаки и выкрикнула:
— Я ее не убивала! Не убивала, слышишь? Я ее…
Они повернулись к ней одновременно — застыли, как изваяния.
— Я ее…
Она никак не могла продолжить фразу — мешали подступившие от негодования жгучие слезы. У нее тряслось все, что может трястись, — колени, руки, подбородок.
— Я ее… любила, — последнее слово Райна прошептала. — Очень любила.
Глаза Канна прищурились от ярости.
— То есть ты никого не убивала, так? Давай, скажи мне.
Деревянная от боли, она нашла силы и смелость ответить:
— Убивала.
Ей все равно. Пусть знает — все равно он ее ненавидит, и уже ничего не исправишь.
— Видишь, я же тебе говорил! Не прутся в такие походы безгрешные люди…
Райна не стала дослушивать. Вновь ослепшая и оглохшая, возродившаяся и умершая изнутри, развернулась и побрела назад, на поляну.
Не увидела того, как посмотрел на стратега друг, не услышала брошенного в сердцах слова "дурак".
