Вероника Мелан - Аарон
На ватных ногах она плелась назад к костру.
Где‑то и когда‑то она читала, что "стыд — это энергия смерти". И теперь поняла, почему. Когда стыдно за себя чуть — чуть, хочется уйти от людей, скрыться. Никого не видеть, не слышать, не бояться, что осудят. А когда стыдно сильно, хочется умереть. Потому что сам перестаешь верить, что чего‑то стоишь, что кому‑то можешь быть дорог или полезен, потому что такой — жалкий и никчемный — больше не хочешь топтать ногами землю.
Пусть топчут достойные.
Они так и не смогли ее больше уговорить идти посередине процессии. Как ни убеждал ее Рен или Баал в том, что замыкать цепочку должен мужчина — так безопаснее, — Райна либо садилась на тропку и сидела пеньком, не желая двигаться с места, либо плелась в самом конце цепочки.
К вечеру, когда солнце вновь начало клониться за лес и им навстречу неизвестно откуда вывернул Майкл, она не подошла, не поздоровалась и вообще не подняла глаз.
*****
(Johannes Linstead — Between ears)
Их бревенчатый дом, стоящий посреди соснового леса, выглядел сосредоточением уюта — двухэтажный, с резным балконом, растущими в кадках цветами и стоящими на крыльце креслами, — тихий рай для утомленных путников.
Ночевать сегодня собирались здесь.
— Как путь? — вопрошал проводник. — Не подвела ли погода? Нормально ли спалось в палатках?
Он пригласил всех на ужин.
Внутри оказалось не хуже, чем снаружи, — деревянная мебель — чуть грубоватая, но удобная на вид, — цветастые подушки, узорчатые коврики, расшитая на столе скатерть, потрескивающий в стене камин; похожая на тень Райна заняла самое дальнее кресло в углу и теперь рассматривала убранство. Когда наткнулась взглядом на нечто, лежащее у стены, удивилась — шкура? Тушка? Неужели Макйл промышляет в здешних лесах охотой? Это она не уважала и потому почти расстроилась. Почти. Потому что в этот момент бежевая шкурка дернулась, поднялась с пола кошачья голова с длинными ушами, и на Райну взглянули круглые золотистые глаза.
Живой! Он живой!
Ее изумленный взгляд перехватила вошедшая в комнату женщина:
— Не пугайтесь — это наш питомец. Арви. Он — сервал.
Сервал — это дикий кот?
И вдруг накатило облегчение — хорошо, что не тушка, хорошо, что питомец. Хоть на вид и дикий.
А Марика оказалась роскошной. Высокой, темноволосой и темноглазой. Из той породы женщин, которые выглядят на миллион, даже будучи одетыми в обычный вязаный свитер, домашние леггинсы и тапочки. Волосы блестят, будто вымытые сотней шампуней и бальзамов, на лице безупречный, почти незаметный макияж, глаза хитрые и смеются. От такой и не поймешь, чего ожидать — то ли того, что ласково пригласит к столу, то ли насмешки — мол, как ты могла выйти из дома без маникюра? Казалось, она когда‑то была безмерной гордячкой, а потом вдруг осознала что‑то жизненно — важное и непостижимым образом сменила отношение к людям. Превратилась из тигрицы — дамы, которой Райна мечтала когда‑нибудь стать, — в нечто настоящее, живое. Просто в человека.
Разве так бывает?
А вот оно как. Значит, Майклу повезло. Повезло даже больше, чем она подумала поначалу. Оба интересные, яркие, спокойные и теплые — прекрасный союз. Два человека и странный кот; наблюдая за общением хозяев, Райна даже временно забыла про собственное беспрестанно болящее сердце.
— За стол, все готово! Садимся за стол.
Ее усадили у стены. Напротив стояли эмалированные керамические чашки и кружки, блестели от холода графины с соком и чем‑то покрепче, сверкало хромированными боками столовое серебро — его достали специально для гостей. Хозяева предпочли давно полюбившиеся им и идущие этому месту деревянные ложки.
Райна бы тоже попробовала деревянной ложкой, но ей такой не дали, а голоса она подавать не собиралась. Ела мало и молча, разговоры слушала вполуха, мечтала об одном — как можно скорее подняться в спальню и остаться в одиночестве. Здесь — снова друзья, а она лишняя.
Впрочем, как и всегда.
Но выйти из‑за стола так просто не получалось — почему‑то не желал сдвигаться с места сидящий рядом проводник (в другую сторону стена), а беседа все текла и текла. О том, сколько у Майкла и Марики на Уровне домов, о том, где находятся и легко ли добираться. Ребята спрашивали, откуда на столе столько печенья и очень даже городской на вид выпечки. Марика смеялась:
— Это все Изольда — бесконечно что‑нибудь заказывает, а потом передает нам, когда выходим в город. Я ведь постоянно шныряю туда — сюда — работа. Иногда пишу сценарии в квартире, иногда здесь, но здесь лучше отдыхается, а не работается. Поверьте, как посмотришь из окна на горы, так все мысли о том, что "надо", вылетают из головы. Так и выходит, что, вроде как, села что‑нибудь написать, а уже обнаружила себя на озере. Или в озере с бабочками на голове. Или гуляющей в Золотом лесу — ну уж сильно там красиво и каждый раз по — разному.
Про "Магию" Райна слушала с интересом. Где это — Золотой лес? И почему "Золотой"? И какие здесь обитают бабочки? Она пока ни одной не видела, а ведь заметила бы, если бы поймала взглядом порхание крыльев. Бабочек Райна любила.
— А сервал с вами? — вдруг неожиданно включилась она в беседу.
— Со мной везде и всегда. Иногда с Майком.
— И когда в город ходите?
— Ага. Он уже и к машине привык, и к обилию людей на улицах. Вот только люди к нему не привыкли, считают меня взбалмошной и экстравагантной. К счастью, с деньгами можно позволить себе иметь любую репутацию.
В этот момент ее прожег взгляд Аарона — Райна ощутила его кожей. Резко повернула голову, наткнулась на якобы ничего не выражающие серые глаза, равнодушное лицо и расслабленную позу и отвернулась. Замолчала, ушла в себя.
Вновь говорили о ком‑то незнакомом — о том, как поживает некая Бернарда и Клэр, занимается ли до сих пор витражами Элли, не цепляется ли к Антонио Хвостик?
Кто такой Хвостик? Пес или кот?
После прозвучавших за столом как минимум десяти незнакомых имен, Райне начало казаться, что где‑то там, в Нордейле, этих знакомых существует целый клан — веселая и шумная компания, состоящая из закадычных друзей. Какой‑то Стивен, Тайра, Халк, Меган, Дэлл, Шерин… Как же их много.
Ей снова сделалось грустно. Печально от того, что людей на свете много, а она сама так и не нашла тех, с кем ей было бы комфортно общаться. Да и не хотелось ей после встречи с Джокером ни с кем общаться. Хотелось одиночества. С такими шрамами, как у нее, ни с кем не общаются и в хорошее уже не верят.
— Можно я выйду? Подышу.
Ягодного компота она уже напилась, отварной картошки с мясом наелась, а постоянно удерживаться от того, чтобы не смотреть на Аарона, устала. Незачем ей больше на него смотреть — только тяжелее на сердце. Никогда ей уже не достанется ни одной его улыбки и ни одного доброго слова. А любоваться тем, кто тебя ненавидит, больно.
