Елена Гайворонская - Пепел звезд
Эти люди не слушали ее, не верили ей и даже не пытались. Усталый майор, кажется, заранее знал все ответы. Длинный лейтенант, надремавшись, таращился теперь на ее вырисовывавшуюся под джемпером грудь. Рыжеволосый капитан с непроницаемым лицом вовсе глядел на нее как на мебель.
Лена замолчала. По шелковым стенам весело скакали, отражаясь от зеркальной плоскости, солнечные блики.
«– Ты мне изменил, дорогой, и будешь за это наказан…
Ярко накрашенная женщина на экране подняла пистолет, нацелив дуло на перепуганного мужичка.»
– А, «Замужем за мафией», – оживился Соломатин.
– У вас есть оружие? – спросил майор.
– Только дамский газовый.
– Покажите.
Лена принесла маленький «Умарекс» – безобидную хлопушку, продающуюся без регистрации.
– И зачем он вам?
– На всякий случай.
«Не рассказывать же им про чокнутых „сталкеров“, вроде Ника. А уж про уличную шпану и сами должны сообразить. По роду деятельности.»
– Вы не возражаете? – майор положил перед ней бумажку с печатью.
– Что это?
– Ордер на обыск. Соломатин, найди понятых.
Все, происходящее дальше, казалось невероятным, фантастическим кошмаром. Под любопытные взгляды богатеньких домохозяек-соседушек – понятых – чужие мужчины рылись в ее белье, перетряхивали книги, высыпали косметику, шарили в постели… Ей хотелось плакать, кричать от унижения, но, в каком-то странном оцепенении, она отрешенно следила за происходящим. Маска Коломбины свалилась со стены и пустыми глазницами смотрела в потолок. Лена подняла ее, села на диван, положила маску на колени.
– Это че? – ткнув пальцем, спросил Соломатин.
– Память о Венеции.
– Вы и в Венеции побывали… – с плохо скрытой завистью констатировал Соломатин. И принялся рассказывать майору анекдот.
– А это что? – Сухоруков сунул Лене под нос пластиковую баночку.
– «Свитли» – заменитель сахара. Вы читать не умеете?
– А… – разочарованно протянул майор, убирая находку в карман. Жена как-то говорила о такой штуке.
Потом они ушли шарить в кабинете, и Лена осталась одна. Зашел Фролов.
Он ненавидел обыски. Всем своим существом. Всячески от них отлынивал. Обошлось бы и на этот раз, не реши майор показать «кто из них главный». Лучше три очных выезда.
Девчонка сидела на диване. Униженная. Раздавленная. Может, она и виновата, но это не повод, чтобы Соломатин, подмигивая, перетряхивал ее трусы и лифчики.
– Извините. Такая работа, – угрюмо сказал Фролов.
Девушка вскинула на него огромные, полные слез, глаза, в глубине которых таилась горечь и упрек.
Фролов невольно отвернулся. Он не мог видеть этот взгляд. Взгляд загнанного в угол существа. Взгляд жертвы… Сколько раз он видел его ТАМ…
Женщины, дети, старики падали на колени, целовали им руки, умоляя не оставлять их, взять с собой.
Но они не могли. Они уходили. Они выполняли приказ. Зная, что завтра сюда придут совсем другие люди. Чтобы исполнить другой приказ… Они знали, что завтра может случиться с этими женщинами, детьми, стариками. Только потому, что они были русскими. Чужими на чужой земле. Эти лица, эти взгляды, мольбы о помощи преследовали его по ночам… Хуже отрезанных голов и разодранных взрывами тел. Зачем эта девочка смотрит так же?
– У вас можно курить? – спросил Фролов.
– Пожалуйста.
Фролов задымил «Примой».
– Сейчас закончим, проедете с нами в отделение, со следователем еще побеседуете, во всяком случае, попрошу Вас никуда пока далеко и надолго не выезжать, – объявил из коридора майор.
– Но я… у меня контракт…
– Какой еще контракт?
– С Домом Монтана. В Париже. На год.
– Вот как?! – протянул майор. – И давно вы его подписали?
– Позавчера. Послушайте, вы всерьез считаете, что я убила Олега и собиралась скрыться во Франции?
– Следствие покажет, – многозначительно заметил майор. – Во всяком случае, как ни прискорбно, но Францию придется отложить.
Он удалился на кухню.
– У вас есть адвокат? – спросил Фролов.
– Нет. А что, уже нужен?
– Всякое может быть.
Она поникла, закрыв лицо ладонями.
– Постойте… – она подняла голову. Но теперь в ее глазах разгорался иной огонек. Фролов даже удивился столь непонятному преображению.
– Можно я позвоню?
– Куда вы собираетесь звонить? – навострил уши, вылезший с очередной порцией улик в виде банок со специями, майор.
– Моему адвокату, – отчеканила она, смерив Сухорукова ледяным взглядом, – Дмитрию Грачевскому.
Она вдруг перестала быть жертвой. И Фролов не мог не испытывать невольного уважения.
– Это тому самому, что по телеку выступал? – кисло осведомился майор.
Молча кивнув, девушка принесла телефонный справочник и, найдя нужную страницу, принялась набирать номер.
На майора Сухорукова было жалко смотреть. Только что мимо него, прощально помахав бумажными крыльями, пролетели змейкой «тринадцатая», а за ней – вероятная возможность повышения до подполковника.
– Дмитрий Сергеевич, с вами срочно хочет поговорить некая Елена Веденеева. Соединить?
Покрытые шершавыми обоями стены вдруг расступились, и в помещение консультации пахнуло пряным жасминовым майским сумраком.
– Простите, – не своим голосом сказал Дмитрий сидевшему перед ним клиенту, – вы не могли бы минутку подождать в коридоре?
Спустя полчаса в «Тойоте» цвета мокрого асфальта он несся по запутанным лабиринтам московских дорог, боясь проскочить поворот. Трезвонил мобильный телефон. Дмитрий не брал трубку. Конечно, это Иван Иваныч, и, конечно, потребует объяснений, с какой такой стати один из лучших адвокатов срывается посреди рабочего дня, когда в коридоре ожидает толпа оплативших его услуги клиентов, запирает кабинет и стремглав несется неизвестно куда…
«Меня обвиняют в убийстве», – сказала она.
«Абсурд. Чушь. Она не могла этого сделать. Только не она!» Его Лена. Худенькая, большеглазая, опустившаяся на корточки, чтобы понюхать пион в розарии… С ее застенчивой улыбкой, неумелыми ласками…
Стоп! Она уже давно перестала быть Его Леночкой. Его белым пионом. Она поменяла милые смешные прозвища на пышные эпитеты, фальшивые звания. Его девочка была умилительно-старомодной, стеснительной в постели. Она еще не знала силы своей тонкой аристократической красоты… Она плохо разбиралась в моде, зато цитировала Шекспира и Гумилева, Золя и Ремарка… Он был у нее первым. И мог стать последним. Не захотел. Из-за глупого эгоизма. Дурацкой напыщенности.
In vino veritas, – сказал классик. Он прав. Но не в вине, что льется из бутылки, даже самом лучшем, дорогом. Истина в другом. Она – в извечной вине зрелого, опытного мужчины перед юной Незнакомкой, Прекрасной Дамой, втоптанной им в грязь в угоду своему «эго»…
