Лена Петсон - У Ромео нет сердца
Я слушаю и думаю, что таким и полюбила его – слишком жестоким, когда речь идет о его собственных чувствах и чувствах тех, кто его любит, но при этом честным и жертвенным. Словно прочитав мои мысли, он спрашивает:
– Думаешь, я жесток, да?
– Извини, я сейчас ничего не соображаю…
– Да, я жестокий, – он говорит машинально, на автомате. – Никогда не нужно мерить других по себе. То, что мне казалось лишь давно надоевшей шуткой, стало трагедией. Я недооценил нашу игру.
Не знаю, что ему сказать, как приободрить, как утешить. Стою у стены – и меня одолевает такая тоска, что кажется, будто это не она, а я умерла. Перебирать воспоминания, даже чужие, очень больно и рискованно: всегда можно наткнуться на такие, от которых сам убегаешь всю жизнь. Стоит мне вспомнить белокурые локоны Лизы, ее невесомую фигуру на пассажирском сиденье велосипеда, их улыбки, и я чувствую, как комок подкатывает к моему горлу.
– Она тянула меня за собой, и уже после того, как соскользнула со скалы, все еще смотрела на меня с улыбкой, – продолжает Марк. – Я старался держать ее до последнего. До сих пор помню, как выглядел страх в ее глазах, ведь на самом деле она не хотела умирать и не ожидала, что сможет зайти так далеко. Я и сейчас, когда закрываю глаза, вижу страх на ее лице и застывшую на губах улыбку.
Я пытаюсь что-то сказать, но вновь слышу: «Молчи».
* * *Марк возвращается на балкон. Бросает на журнальный столик телефон, обеими руками берет бокал с вином, который там кто-то оставил еще днем, – и залпом опустошает. Затем резко ставит его обратно, и я вздрагиваю от звона битого стекла: бокал рассыпается на осколки. Балкон как-то стремительно погружается в темноту ночи, и кто-то вновь включает звуки города – снизу доносится шум машин.
– Я мог умереть вместе с ней, – говорит он, глядя куда-то мимо меня. – Но именно в тот момент, когда она пыталась утянуть меня за собой, я понял, что очень люблю жизнь. Понимаю, звучит банально, но я никогда так не хотел жить, как тогда, когда готовился умереть. И еще – я понял, что нес за нее ответственность. Любые отношения – это ответственность друг за друга. Я за тебя, а ты за меня…
Мне непривычно видеть его таким: страстным, сильным, напряженным. Именно этот внутренний вулкан и привлек меня к нему еще несколько лет назад, однако сейчас, когда Марк решил мне открыться, вслед за его исповедью, за этим потоком мыслей и чувств, ко мне пришел страх. Я люблю Марка таким, но чем ближе мы становимся друг другу, тем лучше я понимаю, почему мы до сих пор не были вместе. Этот путь друг к другу нужно было пройти, чтобы меньше бояться любви…
Меня волнует еще кое-что: неужели это я стала причиной раздора? Но спросить об этом напрямую я не решаюсь…
– Почему она так сильно ревновала?
Его взгляд красноречивее всех слов. Я спешу вернуть время назад и почти скороговоркой произношу:
– Прости, это личное, спросила, не подумав.
Я старательно притворяюсь, будто не понимаю, что именно он хотел сказать. Мысль о том, что Марк может произнести те самые заветные три слова и моя мечта сбудется прямо сейчас, наполняет меня и счастьем, и ужасом. Быть любимой, любить – намного сложнее, чем страдать в одиночестве, – я уже это знаю…
Марк приближается ко мне и молча обнимает. Прильнув к нему, я запускаю ладонь в его густые волосы и чувствую облегчение. Когда тебя обнимает любимый мужчина, и звезды ярче, и воздух теплее, думаю я и прижимаюсь к нему еще сильнее. «Я люблю тебя, очень люблю», – стучит мое сердце. Марк усаживает меня к себе на колени. Находясь в его объятьях, я со смехом пробую сопротивляться, но он удерживает меня и смеется вместе со мной. И я думаю: сегодня это случится, обязательно случится.
* * *Звонок в дверь раздается сразу после того, как я распрощалась со своими сомнениями и поняла, что нет ничего лучше, чем умение наслаждаться каждой секундой, особенно – когда находишься в объятиях любимого парня. Я слишком устала от переживаний, чтобы сопротивляться любви; вновь обрела надежду на счастье… И вот навязчивый звук уже пытается его разрушить. Надоедливые трели настойчиво проникают повсюду. Марк продолжает сидеть в ночной темноте у входа на балкон, не двигаясь с места.
– Может, посмотреть, кто это? – спрашиваю я, слегка отстранившись от него.
Но Марк молчит, а тем временем трели звонка сменяются стуком, который с каждой минутой становится все настойчивее. Из-за хорошей изоляции удары едва слышны, однако ощущение такое, будто бьют в набат… словно это сигнал какого-то бедствия.
– Марк, открой! – кричит женский голос из-за двери.
Он звучит приглушенно, его трудно узнать. Но сейчас я твердо уверена – это Ирина.
Марк берет со стола мобильник и, ухмыляясь, говорит:
– Это была моя последняя связь с миром. Похоже, придется расстаться и с ней.
Он набирает по памяти какой-то номер и почти сразу же говорит в трубку:
– Да, они уже были у меня, да… они волнуются, но тебе нечего бояться из-за меня, я ничего делать не буду. Не вини меня больше в смерти Лизы, и я все забуду. И не приходи ко мне больше. Все в прошлом.
Я сижу, боясь даже дышать. Наконец он бросает трубку на столик, и звук удара заставляет меня подпрыгнуть.
– Что-то ты нервная какая-то, – говорит Марк. – Знаешь, как эта проблема решается? Вот так.
Плавно, как в замедленной съемке, телефон падает в кувшин с водой, что стоит на журнальном столике. Но Марку и этого мало – он берет кувшин в руки и несколько раз встряхивает его.
– Так тебя, так, – с улыбкой приговаривает он.
– А мой туда поместится? – спрашиваю я.
– Ты со мной?
– Пока мама с Димкой отдыхают на море, я абсолютно свободна, – говорю я и опускаю в воду свой телефон.
– Я связался с сумасшедшей, – хохочет он. – Это моя карма.
– От сумасшедшего слышу…
– У этого сумасшедшего есть еще одна идея…
Мы направляемся к входной двери и сваливаем к ней все, что можем донести: стулья, подушки, коробки. Мы делаем это до тех пор, пока дверь полностью не скрывается под грудой хлама. Суетимся, ребячимся, смеемся, хоть нам совсем не смешно. Мы прячемся от мира, от щемящей тоски, от одиночества… а затем вновь усаживаемся на балконе так, чтобы видеть все еще оживленную улицу, и пристально рассматриваем проезжающие мимо машины. При этом и я, и он избегаем глядеть друг на друга…
Марк достает из закромов бутылку красного вина, и мне кажется, что сразу после этого нам обоим становится спокойней. С бокалами в руках мы вновь начинаем разговор.
– Так странно… сидеть вот так рядом… – говорю я.
– Ага, давно о подобной ерунде не говорили, – смеется Марк.
– Дурак!
– Да я и не спорю. Дурак…
