Лена Петсон - У Ромео нет сердца
– Что нам мешает?
– Мне кажется, что это я у тебя должен спросить.
– А я всегда думала, что я у тебя…
– Почему раньше не сказала об этом?
– Не могла…
– Как теперь жить?
– Как и жил. Только теперь я буду рядом.
Он берет мою руку и сжимает в своей. В последнее время я все чаще понимаю, что стала чувствовать себя в компании Марка гораздо увереннее, теперь рядом с ним я расцветаю. Раньше желание завоевать его поглощало меня настолько, что с ним я становилась неуклюжей и глупой, а потом люто ненавидела себя за это…
– Дурында моя…
– Как с тобой просто, – искренне говорю я, а затем так же искренне добавляю: – И как с тобой сложно…
Шутка о свечке все еще не дает мне покоя. Долой мысли об Ирине и всей этой вакханалии с тайнами, любовью и предательством, – мы обсудим это завтра. Сейчас я предпочитаю думать о другом. В прошлый раз ночью я долго не могла уснуть, я размышляла о том, можно ли вот так жить, не имея возможности прикоснуться к любимому. Мое тело тянулось к нему, мне хотелось подарить ему всю себя, и это лишило меня сна. Без близости и без ласк Марка ночь длилась очень долго.
Сегодняшний день подарил мне надежду, что все не так уж плохо – и впереди нас ждет ночь любви. Я глупая? Наверное, да… но я девочка, и мне можно.
* * *Темнеет. Еще чуть-чуть, и на небе появятся звезды. Мы сидим на балконе, смотрим на огни вокруг. Марк курит, и сигаретный дым серым облаком плывет на меня, поэтому я отхожу в сторону и вновь оказываюсь рядом с гипсовой вазой.
– Посмотри на меня, – просит он.
Я подчиняюсь. Он неестественно бледен.
– Ты меня любишь? – вопрос звучит так, словно в лютый мороз он спрашивает меня о том, холодно ли мне, и сам знает ответ: «Конечно, да».
– Люблю.
– Тогда отойди от этой чертовой вазы и больше не подходи к ней никогда.
Удивленная, я вновь ему подчиняюсь. Прижимаюсь спиной к противоположной стене, чтобы Марк видел только мой профиль и не заметил, что я плачу. Эмоциональные встряски существуют для того, чтобы почувствовать свою зависимость от любимых…
– Лизе нравилось дразнить меня, – начинает он.
Ее имя болью отзывается в моем сердце. Опять все дело в ней, в очередной тайне, связанной с Лизой. Я предпочла бы ничего о ней не знать, но выбора у меня нет: прошлое липкой лентой тянется в наши отношения. Закрываю глаза, чтобы слушать…
– Она любила вот так же виснуть на этой вазе. При этом смеялась и говорила мне, что если я разлюблю ее и брошу, то она взлетит отсюда, как птица, – говорит Марк.
Я нащупываю в кармане свой несостоявшийся подарок – брелок для ключей. Парящая птица стоимостью в несколько рублей все еще со мной. Хорошо, что так случилось. Толкать речь о том, что эта птица должна стать символом его стремительной, парящей жизни, – не так уж и весело, скорее, слишком символично… иной раз мы преподносим любимым боль вместо подарка.
Он все говорит и говорит:
– Однажды она так и сделала. И хотя произошло это не здесь, все равно с тех пор я не могу спокойно смотреть на эту вазу. Дурь какая-то…
К подобным вещам невозможно привыкнуть. Мне вновь сложно поверить, что Лиза… девушка, от которой Марк был без ума, изящная красавица, которой я жутко завидовала, невесомая муза из моих девичьих грез сделала это сама… Одно дело – обсуждать навязчивые, липнущие к ушам слухи, в них даже есть что-то романтическое, ведь людям свойственно идеализировать чужое безумство. Но думать о том, что она самоубийца, невыносимо.
– Так это было самоубийство? – я хочу услышать четкий ответ.
Марк тушит сигарету, закуривает новую и направляется прямо ко мне. Теперь он видит мое лицо. Пытаюсь уклониться от строгого, испытующего взгляда, но он слишком настойчив. Как никогда ранее.
– Посмотри на меня, – Марк заметно нервничает. – Это был несчастный случай. Запомни. Несчастный случай, рок. Но не это главное…
Упрямо молчу, смотрю ему в глаза и ни о чем не думаю, прислушиваясь к удушающей тишине, которая внезапно наваливается на меня. Не слышу ни звуков улицы, ни его голоса, ни собственного дыхания. Марк что-то говорит мне, но, не добившись ответа, покидает балкон. Оставшись в одиночестве, я подхожу к парапету и смотрю вниз, на проезжающие мимо машины. Я заставляю себя не думать о том, как мы могли бы провести эту ночь, убиваю минуты, растворяясь в бессмысленной пустоте…
* * *В кармане вибрирует телефон. Неизвестный номер. С тех пор, как мы с мамой попрощались перед их с Димкой поездкой к морю, я вообще перестала брать трубку: мне не с кем говорить. Марк рядом, а больше у меня никого нет. Есть только три человека, которым я всегда искренне рада. Зачем обманывать других?..
– Ответь! – кричит Марк из комнаты.
– Что?
– Возьми трубку! Это я тебе звоню…
В этом весь Марк, – думаю я и смеюсь, скорее от удивления, чем по какой-то другой причине. Смешно. Мы вновь сходим с ума…
– Прости… – говорит он в трубку.
– За что?
– За то, что сейчас расскажу тебе кое-что… Просто я больше не хочу, чтобы все было, как прежде. Женщины давно стали для меня открытой книгой. Переворачиваешь очередную страницу с таким нетерпением, с такими ожиданиями… Но каждый раз все повторяется… ничего нового. Я хочу, чтобы с тобой все было иначе…
– Понимаю, – говорю я.
– Молчи. Прошу, помолчи, просто послушай. Вся правда в том, что Лиза долго шла к смерти. Каждая ее угроза была шагом к ее полету, как она это сама называла. Тогда я этого не понимал. Если бы не было всех этих разговоров о любви и нелюбви, о расставании, не было требований и угроз, все не закончилось бы так печально. Но это я сейчас такой умный. Тогда я думал, что жизнь – лишь игра. Она тоже так думала. Трагедия произошла потому, что мы оба заигрались…
– Как это произошло?
– Ей не нравилось, что девушки обращают на меня внимание. Это вроде бы нормально, да? Ничего такого. Все ревнивы. И я ревнив, никогда не забуду этого твоего Ёжика, – он усмехается, а потом продолжает: – Со временем Лиза… перестала контролировать свою ревность. Однажды, когда мы возвращались из школы, она сказала, что если еще раз увидит тебя там… то не вынесет этого и улетит. Мы как раз проезжали мимо этого дурацкого места. Она попросила остановиться…
Он умолкает. Пауза все длится и длится. Я слышу его дыхание, но не осмеливаюсь вклиниться в тишину.
– И тогда я сказал ей, что люблю другую.
– Разве об этом говорят?..
– Я много раз потом спрашивал себя, зачем я это сделал. Я в принципе не люблю разговоров. Но тогда я так устал от всего этого, что хотел ее разозлить. Разозлить как следует, чтобы она возненавидела меня. И я не придумал ничего лучше, чем сказать то, чего никогда и никому говорить нельзя. Она смеялась, потом кричала, затем вновь смеялась. Это было просто безумие какое-то. Когда я смог ее кое-как успокоить и мы уже собирались уходить, она схватила меня за руку и потянула за собой.
