Татьяна Тронина - Магнолии, девушка, солнце…
Она снова представила нечто вроде фотографии из семейного альбома, на этот раз – она и пухлый младенец у нее на руках. Оба счастливо улыбаются в объектив.
Носить в себе ребенка от Урманова, быть матерью-одиночкой – кажется, ничего нелепей и придумать было нельзя, но Маруся уже не могла остановиться.
Пусть будет.
Да, нелегко, но у нее появится хоть какой-то смысл в жизни. Хоть какое-то утешение. Да нет – еще какое утешение! У нее будет родной человечек. Его можно будет прижать к себе. Она будет воспитывать его сама. Отдаст в детский сад, потом в школу. Сделает все, чтобы он выучился, хорошо устроил свою жизнь. Не делал глупостей и гадостей другим людям, как прочие… Даже не в этом дело – у нее наступит совершенно другая жизнь, в которой не останется времени на скуку и уныние.
Если будет мальчик, то его можно назвать Арсением.
«Нет, нельзя, говорят, на ребенка сможет перейти судьба того, в честь кого называют. Мальчика лучше назвать Егором. Егорка! А если девочка, то…»
Маруся вдруг почувствовала, как у нее дрожит все внутри. А потом она заплакала – горько и тихо.
«Одна, в этой комнатушке… Нет, я точно спятила! Мама? Мама ничего не хочет знать кроме своей астрологии… Она среди звезд, и ей страшно не хочется спускаться на землю. Она милая, добрая, она меня любит, равно как и я ее, но все бытовые хлопоты страшно утомляют мою бедную мамочку. Будет жестоко, если я заставлю ее помогать себе. Значит, на маму не стоит рассчитывать… Найду ли я хорошую работу – тоже еще вопрос! В любом случае возникнут проблемы с финансами…»
Чем больше размышляла Маруся, тем сильнее убеждалась в том, что заводить ребенка в ее положении – чистое безумие. Ничего хорошего не будет, одни мучения и неприятности. Но она уже не могла отказаться от своей мечты, она так жгуче и страстно захотела ребенка, так захотела увидеть его («А какие у него глазки будут? Какой носик? Ручки-ножки какие?»), что ее затрясло еще сильнее.
Это была чистая физиология – обнимать. Прижимать к себе. Вдыхать теплый молочный запах. Купать. Кормить. Баюкать. Утешать, когда самой утешения ждать уже неоткуда. Радоваться первой улыбке, первым шагам, первым словам… Нестерпимое счастье – видеть, как твой собственный ребенок тянется к тебе, прося взять его на руки.
И как только она представила эту картинку, то окончательно потеряла разум.
– Не отдам! – фанатично, угрожающе прошептала Маруся, прижав ладони к животу. К кому она обращалась – к Урманову? Нет, Леонид Урманов никогда не узнает о своем отцовстве, скорее она обращалась к враждебному суровому миру, который наверняка попытается чинить ей всяческие препятствия.
На следующий день она действительно отправилась в женскую консультацию – но уже не затем, чтобы избавиться от ребенка, а просто решила встать на учет по беременности. Там же она узнала, что срок этой самой беременности – четыре недели. И сделала для себя вывод – вполне вероятно, что Леонид Урманов преподнес ей этот «подарок» в самую первую же их встречу…
На работу сразу устроиться не удалось – очень скоро Маруся познакомилась с тем, что называется «токсикоз». Ее мутило и крутило, ее штормило и укачивало. Ей казалось, что она находится на корабле, попавшем в жестокую бурю, но странное дело – чем хуже ей становилось, тем сильнее росла в ней уверенность, что она поступает правильно.
Деньги пока были – те, что она заработала в пансионате.
Так получилось, что первыми о ее интересном положении узнали Алевтина с Виталиком. Сначала они думали, что Маруся просто съела что-то не то, но через несколько дней догадались.
– Маруся, а кто отец ребенка? – постным голосом как-то спросила Алевтина Климовна, высунувшись из своей комнаты, когда Маруся, пережив утренний, особо долгий, приступ «морской болезни», тащилась по коридору к себе в комнату.
– Отца нет, – вяло ответила Маруся.
– М-да! – скорбно вздохнула Алевтина, и серебряная цепочка, висевшая у нее на очках, затрепетала. – Нет, я не ханжа, конечно, но…
– А в чем дело? – так же вяло спросила Маруся.
Алевтина Климовна выдвинулась из своей комнаты уже всем корпусом и сложила руки на груди.
– Ты не обижайся, Марусечка, вот только зачем тебе все это?
– Сама удивляюсь, – ответила та.
– Он же кричать будет!
– Кто?
– Младенец, конечно, – с тоской протянула Алевтина. – Никакого сна! А это коммунальная квартира между прочим! А запах?
– Какой запах?
– У младенцев очень активный обмен веществ, – деликатно напомнила Алевтина. – Я как-то одну передачу медицинскую смотрела, так прямо удивилась, сколько раз в день они это, извини… справляют свои естественные надобности.
– Вы тоже были младенцем, – вяло напомнила Маруся. – Все когда-то были младенцами.
Алевтина Климовна вспыхнула.
– А Виталик? – угрожающим шепотом напомнила она. – С таким соседом только детей заводить! От него самого столько ароматов и прочего беспокойства… И потом, ты на себя посмотри – какая тебе от этого радость? Бледная, словно тень, еле ходишь…
– Ну и что, – тупо ответила Маруся. Ей было так плохо, что она даже не смогла обидеться на Алевтину. А впрочем, чего обижаться – та была по-своему права… И насчет Виталика Алевтина была тоже отчасти права, особенно насчет ароматов.
…Однажды Маруся вышла на кухню – Виталик в спадающих синих тренировочных штанах и куцей оранжевой майке хозяйничал у плиты.
В пятилитровой кастрюле булькало густое зелено-коричневое варево – поверхность этого варева напоминала долину гейзеров в миниатюре. Медленно лопались пузыри, выпуская вверх струйки горячего пара, едко пахнущего сероводородом.
– Виталик, что это? – с тихим отчаянием спросила Маруся и на всякий случай зажала себе рот ладонью.
– Да вот гороховый суп варю, – меланхолично ответил Виталик своим высоким «бабьим» голосом. – Не желаешь попробовать?
– Нет, спасибо. Во мне и так ничего не держится!
Виталик помолчал.
– Скоро?
– Что – скоро?
– Ребенок, говорю, скоро родится?
– Наверное, в мае.
– Ого! А кого ждешь – девочку, мальчика? – подумав, вежливо поинтересовался Виталик.
– Я не знаю. И даже загадывать не хочу, – Маруся села на подоконник, распахнула форточку пошире, но, как ни странно, никакой отрицательной реакции после вдыхания Виталикового супа не последовало. Может, и в самом деле попробовать? Ох, недаром же говорят, что у беременных извращается вкус… Она достала из кармана яблоко.
Виталик сел напротив на табурет, сложив на коленях полные, безвольные руки, напоминающие женские.
– А вдруг он против будет?
– Кто?
– Твой ребенок. Скажет потом – «мама, зачем родила?..» – Виталик с треском почесал свое пивное пузо. «Наверное, и у меня такой же живот будет, – машинально подумала Маруся. – Месяце на шестом, седьмом…»
