Татьяна Тронина - Магнолии, девушка, солнце…
Она застонала, пытаясь вырваться.
– Куда?.. – он снова прижал ее к себе. – Ну хорошо, ты права. Да, ты права! Я должен был сначала тебе сказать, что люблю, а потом лезть со своим дурацким предложением… Или ты меня ревнуешь? О глупая, как можешь ты себя сравнивать с кем-то! Или… или что? В чем дело-то? Маруся!
Мимо прошли отдыхающие, подозрительно покосились в их сторону.
– Нет, нигде невозможно поговорить! – с тихой яростью возмутился Урманов. – Пойдем ко мне, там, по крайней мере, дверь запирается!
…Урманов не просто запер дверь на ключ, но еще и подпер ее стулом.
Потом он бросился к Марусе, стащил с нее мокрый дождевик, помог снять кроссовки.
– Ты дрожишь… Тебе холодно? – он посадил ее к себе на колени. – Ну поговори со мной! Что тебя мучает? Поговори со мной!
Она снова затрясла головой. Урманов одной рукой стянул с нее свитер, потом джинсы. Посадил ее на кровать, потом быстро разделся сам. У Маруси даже не было сил ему сопротивляться.
– Ты все еще на меня злишься? Ну накажи меня, – вполне серьезно произнес он, одним движением выдернул ремень из своих брюк и бросил ей. – Ударь. Я ничего тебе не сделаю. Если тебе от этого легче, ударь меня!
Маруся медленно взяла в руки кожаный ремень. Происходящее казалось ей нереальным, странным, нелепым… Сцена в духе маркиза де Сада. Дешевка, театральщина!
Она посмотрела Урманову в глаза и, намотав на ладонь часть ремня, размахнулась и ударила. По предплечью. Звук получился звонкий, хлесткий. На коже осталась розовая полоса.
– Еще, – спокойно произнес Урманов.
Она хлестнула его еще раз. Потом еще, чувствуя, как Урманову больно, по-настоящему очень больно. И еще. Еще. Это была уже совсем не игра в доморощенное садо-мазо.
Наверное, надо было сделать это, для того чтобы почувствовать – она не в силах никого убить. Никого, даже этого человека, сломавшего ей жизнь.
– Все? – бесцветным голосом спросил он.
– Да, все, – таким же невыразительным голосом ответила Маруся и отшвырнула от себя ремень.
Урманов упал рядом с ней на кровать и уткнулся лицом в подушку. Минут через пять, не глядя, притянул Марусю к себе, сухими губами быстро поцеловал в лоб.
– Можешь убить меня, если тебе хоть сколько-то станет от этого легче, – сдержанно произнес он.
– Нет, не станет, – честно и также сдержанно ответила она.
А потом кончиками пальцев, очень осторожно, провела по его рукам, на которых вспухли рубцы. Урманов тихонько застонал.
– Больно?
– Нет. То есть да… Нет же! Просто мне нравится, когда ты ко мне прикасаешься. Я тебя так люблю, что ты можешь со мной делать что угодно, – упрямо повторил он.
Маруся нашарила на полу свою сумочку, достала оттуда нож, медленно вытащила его из чехла.
– Ого, – усмехнулся Урманов, но даже не пошевелился. Маруся кончиком, едва прикасаясь, провела лезвием по его груди, с островком мягкой бесцветной шерсти над солнечным сплетением. – Если так надо, вскрой мне грудную клетку и вытащи мое сердце. Оно твое.
– Какой пафос… – насмешливо улыбнулась она.
– Я тебя раздражаю? Ну да, вижу.
Маруся выкинула нож вслед за ремнем.
Урманов обнял ее. «Господи, какой он некрасивый… Вроде не урод, но какой некрасивый! – с тоскливым отчаянием подумала она. – И глаза, и лицо – все в нем неправильное, неприятное… И пахнет от его кожи словно парной телятиной какой-то, тоже противно!»
Она закрыла глаза и увидела перед собой море – чистое, прозрачное, с золотистыми бликами на дне, отчетливо видными сквозь толщу воды. Утреннее, еще нежаркое солнце.
Можно перевернуться на спину, лежать на волнах и качаться на них, полностью расслабив тело.
Все впереди.
Господи, как же хорошо.
За все время, проведенное с Леонидом Урмановым, Маруся не почувствовала ничего, похожего на удовольствие. Она выполняла миссию, она была холодна и собранна. Немезида из мрамора. А сейчас…
«Ну и ладно! – мелькнула в ее голове смутная, ленивая мысль. – Пусть живет как хочет. В конце концов, может, это и есть его наказание – любовь. Да, а что? Он полюбил – и пусть мучается. Кто знает, какое наказание страшнее?»
Маруся стиснула зубы, не позволяя ни единому звуку вырваться сквозь них наружу. Она уже забыла о море, сейчас она лежала на раскаленном песке, и ее тело сжигало безжалостное солнце. Ей казалось, что она стремительно превращается в пепел, сгорает дотла.
Едва слышное, сдавленное дыхание Урманова. Потом – напряженная, наполненная остывающим жаром тишина…
– Что ты со мной делаешь, Маруська? – печально произнес Урманов, когда дыхание у него понемногу выровнялось. – Я ведь как чувствовал – не надо смотреть на тебя, не надо! В тот, в первый-то день… Но посмотрел. И вот все – теперь пропал.
Он слегка отстранился, с какой-то болезненной нежностью прижал ее ладонь к своему лицу.
– Что ты молчишь? Поговори со мной!
– О чем?
– Так ты согласна или нет?
– Нет, – она отвела его руки, села на постели. – Я завтра хочу уехать отсюда.
– Я тоже уеду! – вскочил Урманов. – Поехали вместе! Я же на машине…
– Разве ты не понял? Нет.
– Я не понимаю… – с отчаянием произнес он.
– Что ты не понимаешь?
– Да ничего я не понимаю! – уже в полный голос, сердито воскликнул Урманов.
– Я не люблю тебя. Замуж не хочу. Ехать с тобой в Москву тоже не хочу. Поеду на электричке, – она стала одеваться, постепенно проникаясь брезгливостью ко всему произошедшему только что.
– Тогда зачем ты со мной встречалась? Зачем все это было?
– Скука… Все в этой жизни от скуки происходит! – печально ответила Маруся. – Ну все, пока. Не ищи меня, пожалуйста, Лёнечка.
Она наклонилась и поцеловала его в холодный, чуть влажный лоб.
– Ты не можешь…
– Могу, – перебила она. – Ты не представляешь, какая я упрямая. Поэтому не трать сил напрасно!
…Она уехала из пансионата через день после Урманова. Он пытался еще раз поговорить с ней, но Маруся в ответ зажмурилась, заткнув уши.
Так они расстались.
Уже вечером в Москве, в своей комнате, она села у окна и, отбросив эмоции, принялась старательно думать: «Значит, так… Завтра иду к врачу и прошу направление на аборт. Потом, как только окончательно приду в себя, начинаю искать работу. Потом…»
Она распахнула окно, вдохнула прохладного вечернего воздуха.
И вдруг совсем уже иные мысли, глупые и наивные, в которых не было ничего от рассудка, стали одолевать Марусю. «А если представить, что я, одинокая женщина, решила завести ребенка только для себя самой? Он же не виноват, в самом деле, что его папаша – Урманов? Личную жизнь я устраивать не собираюсь, но одной, если честно, совсем уж плохо. Пусть он будет – мой ребенок!»
