Лукан. Конец (ЛП) - Бринн Адриана

— Я восхищаюсь тобой. — Он подходит ближе и зажимает меня между розами. — Даже когда жизнь была к тебе самой жестокой сукой, ты все равно отвечала улыбкой. Даже когда твой мир рушился у тебя под ногами, ты все равно не рассыпалась.

— Ты не знаешь, как это было тяжело. — признаюсь я. — Я наблюдала, как моя мама ухудшалась постепенно, день за днем. Я видела, как она медленно и мучительно покидает эту землю. — Я отталкиваю его со всей обидой, которую сдерживала. — Папарацци опубликовали то ужасное заявление, которое ты и твоя подруга скормили им, и это почти запятнало ее образ! Это что-то сломало во мне. — Я выкрикиваю последнее предложение. Я не знаю, что произошло. Что вывело меня из себя. Может быть, это сдерживаемые эмоции, грозящие выплеснуться наружу, раскрыть все мои секреты и все мои обиды, или это мои страхи берут надо мной верх, но я отпускаю его и отдаю ему свою уродливость.

Я бью его по груди, а он не останавливает меня. Он не сопротивляется. Он просто стоит, и я чувствую себя виноватой. Черт возьми, я чувствую себя виноватой за то, что знаю, что он всю жизнь принимал дерьмо.

Я не должна чувствовать себя виноватой.

Это не должно оправдывать его поведение

Но каким-то образом мы пришли к тому, что я понимаю.

Я сдаюсь.

— Мой замок рухнул в тот день, когда умерла мама, и я потерялась. Потерялась в мире, где я была никому не нужна. Ты знаешь, каково это, Лукан? — Я смотрю в его глаза и вижу боль. Боль, которую он прячет под всем этим обаянием. — Ты знаешь?

— Знаю. — Он шепчет, а дождь льет сильнее и быстрее, чем раньше. — Ты должна знать, что ты была нужна мне тогда, и ты нужна мне сейчас, Андреа.

Я думала, что исцелила свою душу.

Я думала, что Роман вылечил мою печаль.

Мой ребенок значит для меня все и даже больше. Часть меня, той девушки, которой я была до того, как стала его матерью и иконой моды, все еще кровоточит.

По-прежнему чувствую себя маленькой и неуверенной.

Все еще прячусь под сарказмом и цинизмом.

Чувствую себя недостойной любви и никому не доверяющая свое сердце.

Моя мать разбила его, когда ушла.

Лукан сломал мое доверие к окружающим.

Я считаю себя сильной и независимой женщиной. Так и есть. Если жизнь пять раз ставит тебе подножку, а ты каждый раз встаешь на ноги с окровавленными коленями и продолжаешь бороться, значит, ты сильная. И все же этот момент, эта поездка и все, что происходит вокруг, доказывают, насколько я слаба. Я много чувствую, а иногда и слишком много. Люди пользуются этим, и то, что раньше было благородным качеством, теперь стало слабостью.

— Почему? — Я смотрю ему в глаза и прямо здесь, в окружении роз и дождя, падающего на нас, спрашиваю его о том, что так долго не давало мне покоя. — Почему именно я из всех прочих женщин, которые, я уверена, тебя окружают?

— Потому что ты горишь огнем, детка, и я всю жизнь жаждал твоего сладкого ожога. — Забавно, что каждый раз, когда я нахожусь рядом с ним, я чувствую себя как в огне. Неважно, ссоримся мы или делимся интимными моментами. Он заставляет меня гореть, и, как и он, я тоже жажду этого огня.

Ожог от его поцелуя.

От его прикосновений.

От его любви.

Ожог, который может дать только он.

Я подхожу ближе к его мокрому телу и обхватываю его шею обеими руками. Как только мы оказываемся вплотную друг к другу, я сдаюсь.

Я поддаюсь огню.

— Сделай меня своей.

— Ты всегда была моей. — Он говорит это с таким чувством, что у меня перехватывает дыхание.

— Докажи это. — Я нежно чмокаю его в губы.

В его глазах мелькнуло нечто, очень похожее на необузданное желание, прежде чем он грубо схватил меня за шею и притянул ближе, а затем впился в мой рот жестким и отчаянным поцелуем.

Я не думаю о последствиях и совершенно не обращаю внимания на то, что любой может стать свидетелем того, что мы собираемся сделать. Я целую Лукана изо всех сил, а он целует меня в ответ в два раза сильнее и требовательнее.

Все в нем говорит об этом.

Грубый, но иногда мягкий.

Требовательный и добрый.

Мой.

Он мой, и каждым прикосновением, каждым поцелуем я показываю ему, что это так.

Мой.

Я требую от него того же, что он заявил мне пять лет назад.

Я прекращаю поцелуй и отступаю назад, чтобы увидеть его лицо. Мокрое от дождя и обеспокоенное моим поцелуем.

— Если мы сделаем это, назад дороги не будет. — Я хватаю его за лицо и притягиваю ближе, пока мы не оказываемся лицом к лицу. — Больше никаких игр. Мы становимся единым целым во всех аспектах жизни.

— Блядь, да. — Он шепчет, прежде чем сорвать с меня платье. — Я так долго ждал этого, mia regina⁴⁵.

Мы оба начинаем раздеваться, не заботясь о том, что нас могут поймать, но сейчас уже глубокая ночь, и его сотрудники, скорее всего, уже разошлись по своим комнатам.

Мы катаемся по мокрой траве под дождем, и это не должно быть горячо, но это так. Это самый эротичный момент в моей жизни, и, по иронии судьбы, самые лучшие моменты всегда были с ним. Мы оба работаем над тем, чтобы снять с него рубашку негнущимися пальцами, и когда он освобождается от нее и от одежды, брошенной на мокрую траву рядом с моим платьем, я провожу ладонями по его промокшей, мускулистой и покрытой татуировками коже. Как только мы оба оказываемся обнаженными, Лукан проводит языком по моей влажной коже. Его поцелуи нежны, а язык горяч. Он начинает свой путь между моих грудей, целует шею, пока не достигает моего рта.

Его поцелуй одновременно влажный и голодный.

Он отстраняется от моего поцелуя и смотрит мне в глаза. Боже, он всегда был таким красивым? Что-то прячется за его глазами. Грусть? Разочарование? Я не могу расшифровать это, но чувствую, что что-то не так. Я уже собираюсь спросить его об этом, но он милым жестом отводит мою челку от лица и целует меня в лоб.

— Тебе идут розы, mia regina, даже мертвые. — Он забавно ухмыляется. Платье и мертвые цветы — это послание «иди к черту» и ему, и всем, кто участвовал в принуждении меня к браку, которого я не хотела. Иди к черту, забрав то, что для меня важнее всего, помимо семьи. У меня не было возможности планировать свою свадьбу или участвовать в процессе, честно говоря, потому что я не хотела этого. Мне было неинтересно, но платье и засушенные розы давали мне немного власти над всей ситуацией, которую, как я знала, я не могла контролировать.

Я могла контролировать хотя бы это.

Теперь я понимаю, как он манипулировал ситуацией в удобное для себя время, но каждый момент после свадьбы был искренним и проходил в моем темпе. Он не торопил меня, не угрожал мне, ни разу.

— Это был один из моих самых гордых моментов, если можно так выразиться. — Я улыбаюсь ему.

— Никогда не останавливайся.

— В чем? — спрашиваю я.

— Сопротивляться. — Он говорит серьезно. — Борись со мной на каждом шагу, потому что мне нравится твоя борьба и твой язвительный рот.

— Значит, тебе нравится сучка во мне?

Он смеется.

— Да, очень похоже на то.

— Боже, ты такой странный. — Я скрещиваю руки на его шее и притягиваю его ближе. — Ты тоже не останавливайся.

— Что именно? — Он смотрит на меня в замешательстве.

— Бороться за нас. — Я позволила своему мужу — тому, кого я изначально не хотела, — увидеть все мои уязвимые места. — Даже когда я говорю и делаю гадости, которые, скорее всего, не буду иметь в виду, оставайся и борись.

— А ты говоришь, что я странный. — Он целует меня один раз, прежде чем схватить мое лицо своими огромными, покрытыми татуировками руками. — Я не остановлюсь. — Он целует мои губы дважды и смотрит на меня с тем, что, как я надеюсь всем своим измученным сердцем, является искренностью.

С этими словами мы начинаем трогать, покусывать, захватывать все, что попадается нам под руку и в рот.

Лукан захватывает мой сосок между зубами и проводит по нему кончиком языка. Я почти кончаю от одного только прикосновения и впиваюсь своими длинными красными ногтями в его спину, призывая его к большему.