Никому о нас не говори (СИ) - Черничная Алёна

Слышу, что Тимур резко выдыхает. Ощущаю какую-то возню рядом. Шорохи… А потом и его бесцветный голос:

— Да, я помню наш вчерашний разговор и просьбу твою помню. Так что… Я понял.

От его слов я лишь сильнее зажмуриваю веки до цветных кругов перед глазами. И только потом открываю их. Тимур, успев надеть на себя худи, уже стоит возле двери веранды. Тянется к её ручке, чуть сгорбив широкие плечи… Да, утром я хотела, чтобы он ушёл. Было желание гнать его поганой метлой отсюда. Но сейчас отчетливо понимаю: всё должно быть как-то не так…

Я не успеваю подумать. Слова слетают с языка в одну секунду.

— Тимур, стой!

Горин застывает у двери, а я уже тараторю ему в спину на одном выдохе, прежде чем он решит повернуться:

— Тебе хотя бы есть куда ехать? Ты уже с кем-то договорился? Или снял номер в гостинице? И как же деньги…

Тимур стоит на выходе, держась пальцами за ручку двери. Молчит несколько недолгих мгновений. Потом всё же оборачивается. Наши взгляды встречаются, а у меня в груди так болезненно дёргается сердце. Он смотрит на меня слишком устало и опустошённо.

— Ань, а какая разница? — Сунув руки в карманы худи, Тимур подпирает спиной входную дверь.

— Не надо делать из меня бесчувственную мегеру, — хмурюсь и качаю головой. — Вчера просто не выдержала и вспылила.

Уголки губ Тимура неожиданно дёргаются вверх, изображая какое-то подобие улыбки.

— Ты была права, Ань. Мне некуда идти. Я даже этими чёртовыми деньгами нормально распорядиться не могу, — он разводит руками и с хлопком роняет их вдоль себя. — Если буду тратить их на гостиницы, то никогда не свалю из этого города. Я знаю, что не имею права тебя об этом просить, но если ты дашь мне дня два-три, чтобы я придумал, что мне делать дальше… — Тимур поднимает голову, подпирая затылком дверь. Смотрит куда-то вверх. И я вижу, как его кадык нервно дёргается вниз. — Ань, ты можешь сейчас не выгонять меня? Пожалуйста…

Просьба Тимура как бетонная плита. Она ложится на мои плечи, вызывая непреодолимое желание сесть. Что я и делаю. Один крошечный шажок вправо, и осторожно размещаюсь на краю стула.

Я понимаю — мне мало этого «пожалуйста». Я хочу… Нет. Мне нужно залезть в самое пекло мыслей того, кто сейчас навалился спиной на дверь и немигающим взглядом таранит потолок.

— Тимур, что вообще с тобой происходит? — тихо шепчу я.

— Я прошу у тебя время, чтобы найти другое жильё, — сдавленно произносит он, продолжая смотреть вверх.

— Я не об этом. Что. С тобой. Происходит, — не повышаю голос, но делю слова между собой чёткими паузами.

Кадык на шее Тимура опять дёргается. Но ответа на мой вопрос нет.

— Ты поругался с отцом?

— Я мечтаю, чтобы он сдох, — вдруг с жаром выплёвывает Тимур, направляя взгляд с потолка на меня. И он горит ненавистью.

Эти слова разрезают воздух. Они сказаны с такой жесткостью, что я теряюсь.

— Тим…

— Не смотри на меня так, — цедит он, а на лице уже заметны желваки от напряжения. — Убери сейчас из своего взгляда этот ужас. И осуждать не смей. Ты и понятия не имеешь, какая у меня семья и кто мои прекрасные мама и папа. Ты ничего не знаешь.

Я смотрю во все глаза на Тимура. Бесстрашно цепляюсь взглядом за его взгляд, источающий лишь одну ненависть.

— Так расскажи, — твёрдо прошу я.

— Что рассказать? — сверкнув глазами, шипит Тимур. — Как мой отец не постыдился перетрахать все дырки вокруг себя? Или то, что он и не скрывал свои поездки в баню к проституткам? Или рассказать, как мне было восемь и мы с матерью вернулись с какого-то курорта домой на день раньше, а нас там встретил мой папочка? Только не один. В его кабинете он и его кореш трахали одну бабу на двоих. А знаешь, что после всего этого сделала моя мать? Она любила моего отца. Понимаешь? Любила. Не меня. Его. А потом стала любить ещё и алкоголь. И после очередной измены моего папашки залезла в петлю. Здорово, правда? — Горин растягивает губы в омерзительной ухмылке.

Я каменею. С каждым произнёсенным словом Тимура моя душа тяжелеет на тонны. Я даже не успеваю понять, в какой момент бездонная ненависть в его красных, влажных глазах становится чёрной болью. Такой же неподвижной, как и сам Тимур, замерший у двери. И он продолжает говорить, хоть об этом я его больше не прошу…

— Мне было одиннадцать, — голос Тимура резко садится. — И она сделала это, когда я был дома. Учил уроки в своей комнате. Ей было плевать на то, что я могу это увидеть. Ей всегда было на меня плевать. Она напилась, решила, что жить без любви мужа не может, и просто повесилась. А после её смерти он не перестал ездить по шлюхам и приводить этих шлюх домой. Ну так что, Аня? — Я вздрагиваю от своего имени, как если бы меня стегнули кнутом. Не дыша и не шевелясь, глазею на Тимура, который с вызовом бросает мне в лицо: — Ты, может, добавишь что-то не мерзкое о моей семье?

А мне как будто душу наизнанку вывернули. Словно окунули в кипу чужого грязного белья. Я не ожидала такой правды от Тимура. Шокирующей, страшной, отвратительной… Если мне так тошно, то каково же ему?

— Я не знала, что всё... — с трудом проглатываю ставший поперек горла сухой ком, — так… — добавляю уже едва слышно.

Тимур закрывает глаза. Чуть склонив голову, обхватывает её ладонями. Сдавливает и надсадно выдыхает:

— Поэтому я прошу у тебя пару дней, чтобы… м-м-м, — не договорив, стонет, громко втягивая через стиснутые зубы воздух, а заодно ещё и матерится.

Я сама морщусь от боли, будто бы она моя, а не Тимура.

— Опять болит?

Он отталкивается от двери и, сгорбившись, не отрывая ладоней от головы, нетвёрдой походкой оказывается возле дивана. Тимур садится на него и, скрючившись, утыкается лбом себе в колени.

— Это всё грёбаное похмелье от дешёвого пива, — чуть ли не скулит Тимур.

Сдерживаю в себе замечание, что пиво-то здесь и ни при чём, мои слова сейчас точно не принесут никакого облегчения.

— Дать обезболивающее? — предлагаю я осторожно.

— Закончились. Да и что бы я сейчас ни принял, всё полезет обратно. Мля-я-ять, — рычит Тимур себе в колени. — А может, тебе и не придётся терпеть меня ещё два дня. Я просто сдохну здесь от боли. Разрешаю предать мой труп Таганрогскому заливу. Боже…

От того, как напрягаются его пальцы, которые буквально дерут голову, у меня ёкает в животе. Тимур сидит на краю дивана, сложившись пополам, прижимается головой к коленям и покачивается из стороны в сторону. Это жуткое зрелище.

Я не могу просто сидеть и смотреть на это. И врача он вызвать не даст. Так что мне остаётся делать?

Я поднимаюсь со стула и нерешительно перемещааюсь на диван. Сажусь рядом с Тимуром. Выжидаю несколько мгновений, набираясь смелости в своём решении, а потом тихонько, только одним пальцем прикасаюсь к плечу Тимура.

— Можно?

Тимур вздрагивает, словно получает удар. Я сразу же отдёргиваю свою дрожащую ладонь.

— Что ты хочешь? — он чуть приподнимает голову с колен.

— Помочь...

Тимур недоверчиво косится на меня прищуренными глазами, но, тяжело выдохнув, всё-таки выпрямляется. И я принимаю это как согласие.

Никогда не делала этого другим, но знаю и помню, как делала мне мама. Моя аллергия на некоторые лекарственные препараты не всегда давала возможность их принимать. Иногда с головной болью приходилось бороться только так…

Я осторожно касаюсь макушки Тимура пальцами, а по их подушечкам будто ток пробегает: так колются коротко стриженные волосы. А моё сердце уже бешено колотится в груди, разгоняя кровь по венам, как цунами.

Дав себе всего секунду привыкнуть к этому току по коже, я обхватываю уже всей ладонью затылок Тимура и чуть вдавливаю пальцы в его колючий ежик. Тимур издаёт стон и прикрывает глаза, учащая дыхание. Я вижу, как мышцы его татуированной шеи напрягаются. Делаю ещё одно движение пальцами, плавно скользя ими по затылку. Всю мою ладонь, кажется, прокалывают миллионы крошечных иголочек. Бритый волос Тима жёсткий, но это совсем не больно. Это странное ощущение. Мне оно нравится.