Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник
Обзор книги Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник
Булгакова И. В. Только никому не говори: романы, повесть
В НАПРАВЛЕНИИ ДЕТЕКТИВА
Отечественный детектив еще находится в стадии становления. Долгие годы этот литературный жанр не разрешали по идеологической причине. Читатель довольствовался переводными А. Конан Дойлем; Г.-К. Честертоном, Ж. Сименоном, А. Кристи, тщетно ожидая появления своих детективных авторов.
Но время тем не менее шло. Печать раскрепощалась понемногу от всяческих «табу», и сегодня у нас в литературе детектив обрел право на существование. Повесть и романы Инны Булгаковой, составившие эту книгу, обладают всеми чертами классического детектива. И недаром названием первой повести стали пушкинские слова («Гости съезжались на дачу…»), а роман («Соня, бессонница, сон») имеет библейский эпиграф: «…Ибо крепка, как смерть, любовь…» (Песнь Песней). Связь с высокими образцами словесности, хороший язык, тщательно продуманная интрига — способствуют чтению произведений Инны Булгаковой «взахлеб». Раскрывать содержание детективов запрещено, чтобы не возмутить тех, кто еще с ними незнаком, и я запрет не нарушу, но как профессиональный литератор выскажу некоторые соображения.
Детективы Инны Булгаковой можно читать по-разному. Можно как детективы только: загадка преступления — подозрения, возникающие по ходу чтения, — неожиданная развязка. И, смею утверждать, такое чтение будет поверхностным. Природа человека, мотивировка его поведения в «пограничной ситуации» — главное в литературной работе Инны Булгаковой. Ее детективы — психологические, она дерзает решать вечные проблемы: добро и зло, любовь и ненависть, взаимосвязь эпох. Тот, кому станет явной булгаковская символика, получит при чтении ее произведений несравнимо больше, чем от заурядного детектива. Ее герои живут, мучаются, думают и тем самым создают атмосферу сегодняшнего дня, с его приметами и подробностями. Это вызывает читательское сопереживание как следствие общения с действительно художественным произведением. Приведу характерный для Инны Булгаковой отрывок:
«Сумрак внезапно перешел в ночь. Она распахнула настежь окно: великолепная августовская ночь с цветами и звездами вошла в душную, затхлую комнату. Потаенная реальность “пира во время чумы” постепенно раскрывалась, детали, слова, жесты проявляли подспудный смысл… все влеклось к беспощадной развязке — мертвому телу, вот здесь, на полу, подле стола. Бабушка Ольга Николаевна… чуть косо поднимающийся дымок-сквознячок сквозь щели и лазейки старого дома, нуждающегося в ремонте… вороватая фигура фотографа с потрепанным портфельчиком… Она ждала томительно и жадно, как никогда еще в жизни не ждала; упала ночь, и шепот из сада позвал:
— Дарья Федоровна!..»
(«Гости съезжались на дачу»)
Начало отрывка словно бы сошло со страниц романтической литературы XIX века: август, сад, героиня в окне. Но дальнейшее мироощущение героини, упоминание мертвого тела властно подталкивает наше сознание к «потаенной реальности», к свиданию отнюдь не романтическому. Это наши беды и наш век.
Есть, впрочем, люди, относящиеся к детективу пренебрежительно, свысока. Мне жаль их. Все дело в том, какой детектив. Достаточно вспомнить «Преступление и наказание», великий роман на детективной основе. Отход человека от нравственных норм жизни, нарушение заповедей не может не волновать и современного писателя. Совершенное преступление — это духовное падение, часто — крах личности. Обнажение скрытых пружин этого — задача автора детектива. В задачу входит и наказание, не обязательно лишь как судебное. В суде возможны и ошибки. Однако есть еще и раскаяние. Только тот, кто лишен его, — человек конченый. В таких случаях прежде говорили «от него Бог отошел». Создание художественного детектива, воплощение вышеизложенных тезисов в людские судьбы требуют особого писательского дара. Свидетельствую: Инна Булгакова обладает им в полной мере.
Она родилась в Орле, городе, который по праву зовется «колыбелью русской литературы». Образование получила в МГУ, окончив филологический факультет. Живет в Подмосковье.
Михаил Шаповалов
Только никому не говори. Роман
Прошлым летом почти весь июль и часть августа я провел в больнице, где явился свидетелем — нет, участником, даже в какой-то степени вдохновителем — событий странных и страшных. Короче говоря, я сыграл роль сыщика в самом настоящем детективе.
Подмосковный дачный поселок Отрада (сорок минут на электричке с Казанского вокзала). Примерно в километре от поселка в пяти флигельках размещалась наша больница, столетняя, когда-то еще земская. Запущенный парк, заросший пруд, дворянская беседка над ним, старинное кладбище, на котором не хоронили много-много лет. Отрадненская больница доживала свои последние деньки (часть отделений уже перевели в новое здание в самом поселке), и в создавшейся переходной ситуации я вовсю пользовался отнюдь не больничной свободой.
Мой опостылевший московский мирок был отрезан от меня напрочь: никто из близких и друзей не знал, что я лежу в больнице, да и об Отраде никто не знал. Зимой мне досталась в наследство от тетки дачка, куда я сбежал ото всех. В больницу я прихватил дачный запас сигарет и, по давней дурной привычке, два новеньких блокнота с шариковой авторучкой. В первый же день появились записи, и вскоре я был настолько захвачен чужой тайной, что забывал о неудачах собственных и жизнь наполнялась азартом и состраданием.
С каждым днем я все глубже влезал не в свое дело и медленно, словно во тьме, на ощупь, шел к разгадке — к развязке. И из кратких блокнотных записей, впоследствии мною литературно обработанных, выросла, так сказать, история расследования в чистом виде, куда включены события, разговоры, мысли, лица и обстоятельства, имеющие только непосредственное отношение к преступлению.
ЧАСТЬ 1 «БЫЛА ПОЛНАЯ ТЬМА…»
— Была полная тьма, — сказал старик и улыбнулся мне доверчиво. Завороженный этой улыбкой — детски-бессмысленной на измученном лице — я ждал продолжения. И он добавил: — Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори.
Я вопросительно оглядел присутствующих, они заговорили охотно и разом, с каждой новой подробностью, новой деталью (многие из которых оказались потом созданными игрой воображения) втягивая меня в эту необычную историю.
Впрочем, к необычному я был готов. Все сошлось: одиночество и опустошенность, зимой мы наконец расстались с женой, я засел на даче, не писалось, не думалось, нежданно-негаданно попал в больницу — сломал левую руку, поскользнувшись на мокрых ступеньках крыльца, — и вот лежу теперь в палате номер семь. Номер шесть, хотелось бы сказать, слушая и созерцая сейчас своих соседей в ядовито-розовых пижамах, да не позволяет критический реализм. Да, прошу прощения, я писатель.
Итак, я писатель и лежу в палате номер семь. Моя койка в углу у окна — кусты сирени и боярышника в предзакатном огне. Рядом через тумбочку расположился Василий Васильевич (бухгалтер из совхоза, под шестьдесят, перелом бедра). В углу по диагонали на доске, покрытой простыней, мучается Игорек (шофер, восемнадцать лет, два сломанных ребра в дискотеке). А прямо напротив лежит и смотрит мне в глаза тот самый старик.
Я начал отходить от сладковатого наркотического дурмана: утром хирург Ирина Евгеньевна занималась моей злосчастной рукой. Мы втроем успели слегка познакомиться и слегка разговориться, и Василий Васильевич уже успел пройтись недоверчиво насчет моего писательского удостоверения, и я его предъявил — как вдруг старик открыл голубые глаза и сказал:
Была полная тьма… — Помолчал и добавил: — Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори.
Вот так он пугает каждого нового человека — именно этими словами, — отозвался Василий Васильевич на мой вопросительный взгляд. — Ноги кипятком обварил, кастрюлю с бульоном на себя опрокинул… Он, понимаете, не в себе.
— Нервный шок? От кипятка, что ли?
— Да что кипяток! Он совсем не в себе.
— Сумасшедший?
Можно, наверное, и так сказать, — Василий Васильевич поморщился. — А человек хороший тихий, никогда ни на что не пожалуется, все время молчит. Только вот мало что понимает и никого не узнает.
— Амнезия, — вмешался Игорек, — памяти то есть нет.
— И слава Богу, — ответил на это бухгалтер.
— Вы считаете память наказанием? — разговор все больше занимал меня, а тут еще упорный взгляд, устремленный прямо мне в лицо.
— Небось у каждого найдется какая-то гадость, о которой вспоминать неохота, правда?
— Правда.
— А Матвеич пережил настоящую трагедию. В одну ночь жены и дочери лишился.
