Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник
Дмитрий Алексеевич говорил с отчаянием и страстью, словно все случилось только что и милосердное время не успело смягчить боли. Со вчерашнего вечера я ждал встречи с ним и с Анной Павловной — Анютой — и готовил наводящие вопросы: все-таки сильно задела меня эта история. Он пришел первый — и никаких подходов не понадобилось. Едва Павел Матвеевич после долгого молчания закрыл глаза, старый друг, сидевший на его койке, отвернулся от больного и наши взгляды встретились.
Тонкое молодое лицо. Наверное, некрасивое, слишком худое, нервное, темное, как будто внутренний жар сжигает его. Черные глаза при русых густых волосах и ни одной морщинки. Удивительное лицо — живописное. При этом высокий рост, современная стройность, современная элегантная небрежность. Одним словом — художник.
— Вот, Лексеич, — бухгалтер ткнул в меня пальцем; мой сосед простоват, да не прост: иронический ум и свои «подходы». — Вот тут писатель у нас интересуется насчет друга вашего: как, мол, довели человека?
— Вы знаете? — спросил художник. — Вы уже слышали?
— Я мало что знаю.
— Я тоже. Вот уже три года занимаюсь этим делом. Июль, — он задумался. — И полная тьма. Заинтересовались?
— Очень.
— Ну что ж, я к вашим услугам. Человеку со стороны, наверное, виднее.
— Следователь был тоже человек со стороны.
— У меня к нему никаких претензий. Наверное, сделал все, что можно. Однако вы писатель.
— Я не детективщик.
— Тем лучше. Не соблазнитесь проторенными тропинками. А воображение — великая сила, правда?
— Правда. Коли оно есть.
Дмитрий Алексеевич засмеялся.
— Вот и себя, кстати, проверите: есть оно или нет. Согласны? Располагайте всеми моими данными.
Уговаривать меня не надо было, я спросил:
— С чего бы вы начали?
— С воскресенья третьего июля. Мы в последний раз, как оказалось, собрались вместе в Отраде. Мы — это Павел и его жена, его дети, его зять, некий юный Вертер — Машенькин поклонник — и ваш покорный криминальный слуга: Дмитрий Алексеевич Щербатов, — он слегка поклонился.
— Иван Арсеньевич Глебов, — в свою очередь представился и я. — О каком это зяте вы упомянули?
— Муж Анюты.
— Значит, она замужем?
— Была. Они развелись через полгода после случившегося.
— Интересно. Из-за чего?
— Анюта подала на развод. Больше я ничего не знаю. Итак, мы собрались в Отраде, обедали, пили чай с вишневым вареньем… стол в саду, самовар на кремовой скатерти, плетеные стулья и гамак… Много смеялись, купались, рощи и луга, и Свирка… присели на крыльцо перед дорогой, чтобы в последний раз взглянуть друг на друга, — и расстались навсегда, — он замолчал.
— Дмитрий Алексеевич, вы ведь, кажется, художник?
— Красиво говорю? Это что — когда-то я был и вовсе неотразим.
— Вы и сейчас хоть куда, — сказал я, и это была правда.
— Правда? Сорок шесть. Павел старше меня на четыре года.
— Да ну?! — дружно воскликнули Василий Васильевич, Игорек и я, и посмотрели на изможденного старика с крупной, породистой головой, сизо-белой гривой, волевым, что называется, подбородком и кроткими детскими глазами.
— А я вот все еще хоть куда, — Дмитрий Алексеевич усмехнулся горько… или едко. — Ладно, давайте без красивостей, по протоколу.
Вот список действующих лиц, который я составил после ухода художника (их данные к моменту преступления).
Павел Матвеевич Черкасский — хирург, сорок семь лет.
Любовь Андреевна — его жена, музыкантша, не работала по болезни, сорок три года.
Анна — его старшая дочь, школьная учительница (русский язык и литература), двадцать два года.
Мария — его младшая дочь, 21 сентября должно было исполниться восемнадцать лет.
Борис Николаевич Токарев — муж Анны, математик-программист, тридцать лет.
Петр Ветров (юный Вертер — прозвище, данное художником) — бывший одноклассник Марии, ее ровесник.
Дмитрий Алексеевич Щербатов — друг семьи, художник, сорок три года.
Маруся с Вертером собирались поступать в МГУ на филфак. Анюта должна была готовить сестру к экзаменам и вообще опекать, пока родители находились в Крыму… Кстати, как Люба не хотела ехать в санаторий, будто что-то предчувствовала. Вечером того же воскресенья я отвез их во Внуково… у меня машина… заодно подбросив в Москву Бориса с Петей. Сестры остались одни.
Место действия (из моего блокнота). Небольшая дача в саду. Вход с веранды. Коридор, куда выходят три двери. Налево комната Анюты, окно на улицу. Прямо — спальня родителей окнами на юг. Направо дверь в кухню, полутемную, поскольку единственное окно выходит на веранду. На кухне печка и люк, открывающий вход в погреб. Туда ведет лесенка, высота погреба около двух метров, электричество не проведено. За кухней комната Маруси — светелка, как ее называли, позднейшая пристройка. Окно в задней стене дома. Таким образом, Анюта ночью была отделена от сестры тремя дверями: своей, кухонной и дверью в светелку.
Соседи. Слева и справа (юг и север) находятся соответственно дачи Нины Аркадьевны и Звягинцевых. Нина Аркадьевна, пенсионерка, живет на даче все лето, встает в шесть утра, ложится около девяти. С ее участка просматривается только небольшое пространство между калиткой и фасадом дачи Черкасских. Справа, с участка Звягинцевых (муж, жена и ребенок), можно сквозь зелень сада увидеть вход в дом, то есть крыльцо и веранду. В будни эти соседи бывают в Отраде редко. Однако в среду вечером, накануне исчезновения Маруси, Звягинцев после работы, в восьмом часу, приезжал полить огород. Он видел свет на кухне у Черкасских: свет падал из окна, выходящего на веранду. И Нина Аркадьевна и Звягинцев со среды на четверг ночевали в Отраде, они благополучно спали и ничего подозрительного не видели и не слышали. Никакими данными о причастности соседей к исчезновению Марии следствие не располагает.
Дом Черкасских расположен прямо напротив калитки, метрах в семи от нее и в тридцати — от заднего забора. В левом углу у того же забора уборная и сарай. Участок двенадцать соток. Под окнами родительской спальни — огород. Все остальное пространство густо заросло деревьями и кустарником: вперемежку липы, яблони, вишни, черемуха, шиповник, сирень, жасмин. Участок просматривается плохо, особенно густы заросли за домом, под окнами Маруси. Тут, на маленькой полянке меж липами, стоит стол, за которым обедали в хорошую погоду. Забор высокий, но просветы между досками довольно большие; на задах — сплошной, две доски отодвигаются и можно сразу выйти в березовую рощу, а оттуда через луг на Свирку, точнее, на тот ее рукав, где сестры облюбовали себе уединенное место. На пляж, обычно многолюдный, идти ближе поселком.
Продолжаю мои блокнотные записи, сделанные тем же вечером, после ухода художника. Почти наверняка можно сказать, что преступник, если таковой существовал, воспользовался окном в светелке и проходом в заднем заборе. Иначе ему пришлось бы пройти мимо двери в комнату Анны. Кроме того, и калитка и крыльцо видны с соседних участков. Предположим, что преступник выбрался из Марусиного окна и, никем не замеченный в зарослях, пролез в дыру в заборе. Дальше он мог пойти либо на Свирку, либо на шоссе, а оттуда на отрадненскую станцию через поселок или на магистраль, ведущую в Москву. Но куда он дел труп и где наконец совершено убийство?
— Скажите, Дмитрий Алексеевич, по нашему шоссе вы обычно и приезжали из Москвы?
— Да. Доезжал до совхоза, сворачивал с магистрали и мимо больницы ехал в поселок на Лесную. И Павел и Борис так же ездили.
— У них тоже машины?
— Нет, я уговорил Павла сдать на права, а Борис потом подключился мечтал о машине. Но пока что они иногда пользовались моей.
— Через березовую рощу можно подъехать к заднему забору дома?
— Нет, исключено: там одни тропки.
— И в то воскресенье, третьего июля, вы ходили на речку через рощу?
— Нет, на пляж, по поселку. Время было ограничено. Кстати, если это вас заинтересует: Маруся с Вертером там поссорились.
— Из-за чего?
— Точно неизвестно. Они переплыли Свирку и удалились в лес на той стороне — плести, видите ли, венки. Петенька вернулся надутый, все время молчал и, когда уезжал, даже не попрощался с ней.
— А Маруся?
— Марусю надо было знать! Настоящий бесенок — все нипочем. Около нее таких Вертеров вертелось… Но вот она предпочла всем именно его.
— Это что, было серьезно?
— По-видимому, да. Она мне сама сказала — и вполне серьезно, — что его любит.
— Вы были так близки?
— Да, и с ней, и с Анютой. Не говорю уже о Павле и его жене. В сущности, кроме них, у меня никого нет. А теперь и их нет.
— Анюта есть.
— Она отдалилась от меня. Вообще ото всех отдалилась после катастрофы.
— Вот как?.. Ну а тогда, в воскресенье, молодые люди сплели венки?
