Барракуда - Лунина Татьяна

— Но я не собираюсь быть Корецкой, — не выдержала Кристина. Надежда Павловна, кажется, превысила полномочия крестной матери и пыталась давать советы, о которых ее не просили. Неужели она пустилась в откровения по просьбе своего крестника?

— Не подумайте только, что Станислав просил об этом разговоре, — протелепатила архитекторша и шутливо ужаснулась, — Боже сохрани! Он забудет мой порог, если узнает, что я здесь наговорила. И простите, пожалуйста, детка, если что-то задело вас или показалось бесцеремонным. Однако внимание, с которым вы меня слушали, позволяет надеяться, что, — она запнулась, потом хитро улыбнулась и закончила, довольная собой, — что разоткровенничалась я не понапрасну.

— Спасибо за искренность, Надежда Павловна, но мне кажется, вы заблуждаетесь. Мы со Стасом просто друзья, — Кристина добросовестно таращилась в вино, пытаясь себя не выдать. С одной стороны, она здорово разозлилась на Зорину, которая лезла, куда не следует. С другой, была ей благодарна: чужие слова подтверждали собственные догадки и дарили надежды. Это было смешно и глупо, но с этим хотелось жить. — Нас связывает только дружба, — ломала комедию обманщица, — надеюсь, надолго, было бы замечательно, если навсегда.

— Да-да, конечно, — рассеянно подыграла хозяйка. И слепой бы заметил, что она ничуть не поверила гостье.

— Не скучаете, девочки? — в гостиную вошел Зорин, за его спиной возвышался Стас. Архитектор был весел, бодр и сиял, как золотой зуб южанина.

— Надюша, организуй нам кофейку, а? С коньячком из твоего буфета.

— Нет-нет, — вмешался Стас, — не беспокойся, пожалуйста, мы уходим. У меня еще много работы.

— Вот так всегда, — вздохнула Надежда Павловна, — все на ходу, вечно сломя голову. Встретились — глазом моргнуть не успеешь, как разбежались. Ни поесть, ни поговорить, ни выпить.

— С тех пор, как человечество придумало спички, оно стало предаваться излишествам в еде и в питье, — Стас подошел к Зориной, чмокнул в подставленную щеку. — А жить нужно с пустым желудком и переполненной душой. Как Ван Гог!

— Сытый человек никогда не кинется отрезать себе ухо и не станет обижать друга, — с улыбкой возразила архитекторша. — К тому же, твой Винсент никого не любил, а жить нужно с любовью. Она и плоть веселит, и душу силой полнит.

— Сдаюсь, — поднял руки Стас, — ты, как всегда, права, крестная.

— Кстати, когда мы получим Надюшин портрет? — оживился супруг. — Ты обещал еще на прошлой неделе.

— Ищу алмазу достойную оправу, — отшутился художник. — А если серьезно, мне ребята обещали потрясающий багет. Так что пару-тройку дней придется подождать.

Их все-таки уговорили на кофе, который дополнился холодной курицей, салатом, коньяком, мороженым и дружеским трепом. Кристина разомлела: тепло, уютно, вкусно. Симпатия этой троицы друг к другу оказалась заразительной, и четвертая тихо радовалась, что притулилась около. Раздражение ушло, его причина казалась теперь надуманной и глупой. Надежда Павловна была искренна в своем монологе и желала добра. Если и переборщила слегка, то от чистого сердца. Кто станет винить мать в беспокойстве за сына? А что она души не чаяла в своем крестнике, было ясно, как Божий день, стоило только посмотреть на них вместе. Докторская дочка вспомнила своего отца, ей и сейчас его не хватало. Если честно, ей, вообще, не хватало рядом мужчины: его ласки, его силы, заботы, наконец. Надоело одной заводить будильник, принимать решения, защищаться, наступать, открывать холодильник с вечными консервами и засохшим хлебом в полиэтиленовом пакете. Хотелось, чтобы под боком кто-то сопел в подушку, подзывал к телефону, целовал у порога и желал удачи. Такое настроение, как сейчас, чести не делало, но оно иногда накатывало, и бороться с этим становилось все труднее. «Надо реже шастать по гостям, — подумала гостья, — а чаще торчать перед телевизором: наблюдать и запоминать, знать, как работают другие. Хорошее брать за образец, плохое отбрасывать. Тогда никакая ерунда в голову не полезет». Кристина досадливо почесала макушку: в последнее время под ней творилось что-то странное, возникали какие-то дикие образы. Например, черепная коробка представлялась не вместилищем разных полезных мыслей (или вредных, не важно), а дощатым замусоренным полом. Пол горбатился, скрипел, хламился всякой дрянью и вызывал сумасшедшее желание схватиться за веник или швабру. Ни того, ни другого под рукой не было, только безумная гонка по кругу: работа-дом-работа, где бегунья сатанела, принимая часть за целое.

— Кажется, мы утомили своей болтовней Кристину, — улыбнулась Зорина. — Эгоизм, конечно, не порок, но потворствовать ему не стоит. А мы ведем себя сейчас эгоистично.

— Что ты говоришь, Надюша? — изумился хозяин. — Мы так хорошо сидим!

— Хорошее тем и хорошо, что коротко, — поднялся гость. — Спасибо, но нам пора.

— Ну, что ж, — вздохнул Андрей Иванович, — дела пренебрежения не любят. Удачи вам, молодцы, что заглянули.

Всю дорогу Стас сосредоточенно морщил лоб и молчал, видно, обдумывал что-то. Ей бы тоже не мешало пораскинуть мозгами: по редакции прошел слушок о сокращении, и хотя причины волноваться не было, но кошки на душе скребли.

— Думаю, осталась пара сеансов, не больше, — внезапно озвучился водитель.

— Что?

— Я говорю, если сегодня хорошо поработаем, скоро закончу твой портрет, — он слегка крутанул руль вправо, синяя «девятка» плавно въехала в тихий переулок и покатила к семиэтажному кирпичному дому. Там, на последнем этаже была мастерская, в которой писал свои картины Станислав Корецкий. Талантливый художник, отличный водитель, заботливый крестник, верный друг, красавец и, как ни странно при такой похвальной подборке, просто хороший человек. Немногие способны устоять перед таким букетом. — У тебя есть телефоны Осинского? — удивил вдруг «букет».

— Не знаю, кажется. А зачем тебе?

— Не мне, близкому для меня человеку.

— А этот человек не может сам узнать? У нас, кажется, фонды не засекречены.

— Нет, — сухо ответил Стас и припарковался у подъезда.

Она вспомнила слова Дубльфима о друге — архитекторе и лауреате.

— Телефон нужен Зорину?

— Из тебя плохая гадалка, — усмехнулся Корецкий и вытащил ключ зажигания, — забудь о моей просьбе.

Вот так! Мало того, что за один всего вечер нахально лишили надежды выбиться в артистки или гадалки, так еще и память хотят укоротить.

— Слово не воробей, — назидательно заметила пассажирка, хлопнув синей дверцей, — в ухо влетит — не воротишь. Я, конечно, пороюсь в записной книжке, — по ухмылке водителя стало ясно, что опасный момент пролетели.

В мастерской Стас снова стал тем, кто не давал покоя по ночам и маячил перед глазами днями. Недоступным, непонятным молчальником, притягивающим сильнее всех говорунов на свете. Видно, ей на роду написано влюбляться в талант. Может, из-за неуемной жажды разгадать его природу, а может, по прихоти судьбы, наградившей честолюбием сверх меры, но обмирать будущую телезвезду мог заставить только талант, подкрепленный умом. Ведь не секрет, что без ума это — всего лишь причуда, каприз, минутная слабость небес. Тогда как с умом — всесильный владыка, в руках которого и слава, и сила, и власть.

— Нет! — в угол полетел подрамник с холстом. — Фальшивка, пустышка, ни к черту не годится!

— Господи, — вздрогнула модель, — я что-то делаю не так?

— Ты позируешь отлично, умница, — художник подошел к Кристине, присел перед ней на корточки. — Это я — болван набитый.

— Небитый.

— Прости, милая, если напугал, — он внимательно всмотрелся в ее лицо, нежно обвел кончиками пальцев овал, брови, губы. По спине побежали мурашки. — Кристина, разденься, а?

— Не поняла?

— Есть потрясающая идея, но, чтобы ее воплотить, тебе придется обнажиться.

— Совсем?

— Ага, — дело принимало серьезный оборот. — Послушай, ты для меня сейчас не женщина — модель, символ, в котором скрыта тайна. И я берусь эту тайну раскрыть в ее подлинной сущности, то есть, как тайну, понимаешь?