Диана Морьентес - Работа над ошибками
— Что тебе надо?! — в который раз уточнил Макс у своей знакомой.
— Хотела узнать, как у тебя дела, — сказала женщина, и хотя ее не было слышно, Макс понял ее слова.
— У меня все отлично! — кричал он на нее, вроде как перекрикивая очередной диджейский микс. — У меня все прекрасно, и поверь, тебя видеть совершенно не хочется!
— Я пришла попросить прощения, — смело подобралась она поближе. — И все, больше ничего.
Поскольку не последовало от Максима никакой реакции, Даша продолжала:
— Я узнала, что это твой клуб, подумала, что это единственный способ тебя увидеть, я уже несколько месяцев тебя ищу: мне никто не говорил, где ты сейчас живешь — ни мои родители, ни твои — ни адрес, ни номер телефона…
И совсем осмелев, предложила:
— Давай выйдем в коридор, здесь шумно, трудно говорить. Макс, пожалуйста! Мне это нужно. Я знаю, у тебя есть причины меня ненавидеть, — подвинулась к нему ближе и уже говорила почти на ухо, — хотя я почти ничего не помню из нашего брака, но мама мне рассказывала. Пожалуйста, хотя бы ради нашей дочки ты можешь выслушать то, что я тебе скажу?
Одна минута может промотать перед глазами всю вечность. Один миг может заставить тебя закрыть глаза, или открыть их. Ты выбираешь.
Макс слез с барного стула и направился в коридор. Не звал ее за собой, но Даша рискнула пойти. Макс отомкнул свой кабинет, шагнул в темноту, одним уже выверенным жестом нащупал выключатель и прикрыл за вошедшей гостьей дверь. В спокойной обстановке уже нелепо было повышать голос, и Макс уточнил устало:
— Денег я тебе не дам.
— Я завязала, — предупредила Даша. Это теперь ее единственный козырь, способный заставить Максима проявить терпение. — У меня есть деньги, но… Я уже полгода держусь. Врачи говорят, я умру, если буду еще принимать наркотики. Меня уже три раза с того света вытаскивали…
— Зря! — вырвалось у Макса.
Даша едва не расплакалась, но только сглотнула ком в горле. Нет, Максим не имел в виду, что хочет ее смерти; имел в виду, что она все равно возьмется за старое, и все старания врачей — напрасны. Понял, как прозвучало его «зря», но извиняться не стал. Зато, чувствуя себя немножко виноватым, сбавил раздражение.
— Так хорошо выглядишь! — попыталась Даша перевести разговор на более приятную для мужчины тему. — Так возмужал… Я тебя пацаном помню…
А вот она в двадцать лет выглядела намного лучше. Макс тоже помнит ее девчонкой: когда они познакомились, она была такого же возраста, как Наташа сейчас. Она была веселой, никогда не унывающей девчонкой, модной, знающей себе цену! Еще будучи школьницей, она занималась балетом, поэтому обладала незабываемой грацией и пластикой. Теперь нет ни того, ни другого. А внешность фотомодели, которая так привлекла Максима двенадцать лет назад, просто поблекла, расплылась, как рисунок акварелью, залитый водой. Следы этой красоты остались, но затмеваются неухоженной кожей, морщинами. Тело худое, не по возрасту старое, словно изможденное тяжелой болезнью — и прикрытое аккуратной одеждой, современной, но без прежней изюминки. У нее было все, о чем может мечтать молодая девчонка. И она променяла это все на бессмысленное существование по подвалам, или черт знает, где еще.
Первые лет шесть после развода Максим возил время от времени Катюшку к Дашиным родителям, там и узнавал очередные новости о своей бывшей жене. Правда, новостями это нельзя было называть: информация всегда была одна и та же. Бывшая теща плакала, что Дашка унесла из дома видеомагнитофон, а потом и все остальное; что Дашка нахамила отцу и устроила биение посуды и перебила все, что было, теперь надо покупать, а денег нет, ведь Дашка украла все драгоценности, перерыла все шкафы и забрала найденные там сбережения… Однажды Макс не застал тещу дома: она была в больнице. Даша разбила ей голову тяжелым старинным канделябром. И украла даже этот канделябр. Макса тоже когда-то настигла такая же участь, но он отделался легче. Дашка после рождения Катьки сломала ему нос, когда совсем обезумела от жажды наркотиков и в попытке отобрать у мужа деньги в дикой драке ударила его вазой по лицу. Он еще год после этого продолжал с ней жить, хотя сейчас не понимает совершенно, что его держало. Драк было очень много, и ни в одной из них Максим не поднимал на Дашку руку. Когда понял, что сдерживаться уже больше не сможет, развелся.
Потом родители перестали пускать Дашку в квартиру. Макс говорил, что уже давно пора было поставить эту точку, но теща снова плакала: «Да как же я могу не пустить в дом свою дочь?!» И Даша этим пользовалась. Тысячу раз приходила под видом того, что хочет соскочить с иглы и начать жить заново, и мама ей уступала.
…
Макс просто стоял, прислонившись к столу, и на всякий случай держал под контролем деньги в правом заднем кармане штанов и Дашины руки. Он отлично помнит, как ловко умеют эти руки воровать из карманов.
— Как же быстро ты подсела, — вздохнул Максим, покачав головой своим воспоминаниям. — Так долго курила «травку» — и ничего, а один раз попробовала что посильнее и…
— Я ужасно себя вела, я знаю, — перебила его женщина, спеша выговориться, пока сила духа не иссякла. — Ты, наверно, не простишь меня, но я на это и не рассчитываю. Хотя бы просто поверь, что я раскаиваюсь… И спасибо за то, что ты не бросил нашу дочь.
Дарья с облегчением вздохнула. Это все? Или это все, на что у нее хватило отваги?
— Как она выглядит? — затараторила Даша снова. — Вы с ней хорошо ладите? Может, у тебя есть ее фотография?
Макс равнодушно потянулся и взял со стола фотку в рамочке.
— Вот.
По Дашиным щекам покатились слезы. Она незаметно смахивала их, пытаясь скрыть, что плачет, и сморщившись от боли, а Макс безразлично отвернулся.
— Наша девочка… — шептала Даша.
— МОЯ девочка! — грубо поправил Максим. — НАШУ девочку ты задушила подушкой, когда она научилась ходить, и я сказал, что надо купить ей другие сандалики!
— Такая большая! — всхлипывала Даша, стараясь не обращать внимания на эти справедливые упреки.
— Боль.
— Неужели, вы даже в такой день умудритесь поссориться? — недоумевал Юрик. — И было бы из-за чего! Посмотри, твоя девчонка знает свое дело, ты должен гордиться, а не ревновать.
Даша кивнула на снимок:
— Я рада, что у вас настоящая семья.
— Я тоже. Поэтому и не хочу, что бы ты еще когда-нибудь появлялась в нашей жизни.
— Меня предупреждали, что ты так скажешь, — смиренно покачала женщина головой. И бормотала задумчиво сама себе: — Девять лет… Как не было… Так трудно начинать заново… Меня на работу никуда не берут после отсидки, это клеймо теперь на всю оставшуюся жизнь… Я бы рада… Я очень хочу… У тебя есть еще такая фотография? Можно, я эту себе заберу?
